Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)

– Если сами, то они не женщины, а… не пойми кто, – возразил сын.

– Они могут вынашивать детей и кормить грудью, – сказала Ждана, смущаясь от «неудобных» вопросов Радятко. – Значит, женщины.

– Но женщины сами не могут делать детей, – не унимался мальчик. – Потому что у них нет того, чем их делают.

Мал не удержался и прыснул в ладошку, а Ждана густо залилась краской.

– Довольно, Радосвет, – пробормотала она.

Колымага остановилась, дверца открылась, и раздался насмешливый голос Млады:

– Вот приедем в Белые горы – и всё узнаешь.

Любые задержки дышали в грудь Жданы холодящим ожиданием беды, и она сразу же встревожилась:

– Почему мы не едем? Что случилось?

– Ничего не случилось, – спокойно ответила женщина-кошка. – Ребята, наверно, голодные. Если у вас есть с собой припасы, предлагаю перекусить, а нет – я раздобуду.

От скромного угощения за столом у Малины остались лишь грустные воспоминания, а корзина уже давно опустела. Пополнить запасы съестного Ждана рассчитывала в деревне, но разрушительница Северга лишила путников такой возможности. Однако голод отступал перед страхом одиночества в лесном сумраке, и Ждана вцепилась в руку Млады:

– Не надо… Не оставляй нас!

Тёплая тяжесть ладони женщины-кошки ободряюще опустилась ей на плечо:

– Не бойся. Я мигом – одна нога здесь, другая там. Оставайся за старшего, – добавила Млада, обращаясь к Радятко.

Что мог мальчик противопоставить живой, дышащей лесной тьме, пропитанной хмарью? Меча он лишился, а Ждана потеряла свои чудесные иглы и рубашку с защитными вышивками. Слабые и безоружные, мать и трое сыновей остались одни в повозке посреди леса, и всё, что Ждане оставалось – это мысленно молить Лаладу оградить их.

При виде пары жёлтых огоньков в темноте за стволами её лопатки лизнул чёрный змеиный язык ужаса, однако мертвенный лунный свет выхватил из мрака знакомые очертания по-мальчишески сухощавой фигурки в туго перепоясанной свитке.

– Цветанка! – воскликнула Ждана, распахивая дверцу.

Подбежав, девушка вдруг завладела её руками, между исступлёнными поцелуями бормоча с придыханием в умоляющем шёпоте:

– Госпожа… прекрасная моя, светлая, добрая… Молю тебя, помоги, посодействуй! Я должна увидеться с твоей дочкой, перед тем как навсегда с нею расстаться… Знаю я, что из Марушиного пса человеком обратно мне не стать, через это нам с нею и не суждено более вместе быть. Но хотя бы разок на прощание в её глаза заглянуть мне смерть как нужно!…

Тёплые слёзы и мокрые губы Цветанки скорбно щекотали руки Жданы. Сама чуть не плача от жалости, княгиня Воронецкая взяла лицо девушки-оборотня в свои ладони и заглянула без страха в тлеющие зловещим Марушиным отблеском глаза.

– Крепко ты была с Дарёнкой дружна, да? Как сёстры, должно быть, были вы? – вытирая набегающую солёную пелену с глаз, спросила она.

– Вместе мы с нею скитались, – ответила Цветанка, с горькими всхлипами ловя руки Жданы и снова пытаясь расцеловать. – Одну постель делили, из одной чашки ели. А перед тем как разминулись мы, размолвка у нас вышла… По моей вине. Раз уж суждено нашим с нею путям-дорожкам разойтись навек, пускай хоть обид между нами не останется… Потому и хочу с нею увидеться и прощения попросить… Я и дальше бы за вами следом бежала, да только нутро моё болит – тяжело. Боюсь, подведут меня ноги, упаду. Помоги, государыня… Ты добрая, чудесная… Очень вы с Дарёнкой схожи…

Что делать? Повинуясь сердечному порыву, Ждана поднялась и откинула вверх своё сиденье, под которым скрывался ларь для дорожного скарба. Середина его передней стенки представляла собой вставку из сквозного деревянного узора, через отверстия которого в ларь проникал воздух, и задохнуться там Цветанке не грозило. Млада сказала, что хмарь совсем отбила ей чутьё; это прискорбное обстоятельство оказалось как нельзя кстати.

– Полезай сюда, – велела Ждана. – Главное – лежи тихонько, как неживая. Млада сейчас хмарью одолеваема, не почует тебя. Авось, доедешь как-нибудь. А вы, – обратилась она к сыновьям, – молчок! Младе об этом – ни гу-гу.

В последний раз прильнув к пальцам Жданы мокрым от слёз поцелуем, Цветанка забралась в ларь и свернулась калачиком, поджав ноги и обхватив себя руками. Гибкость и тонкокостное сложение позволили ей там легко поместиться, и даже осталось достаточно места, чтобы переворачиваться и менять позу.

– Благодарю тебя, государыня… Не забуду твоего добра вовек, – сказала она, прежде чем сиденье опустилось и скрыло её.

И вовремя, потому что уже спустя несколько мгновений вернулась женщина-кошка – вынырнула из сумрака с масляной лампой в одной руке и большой корзиной – в другой. Ждана уселась и закрыла подолом платья просвечивающий деревянный узор, за которым пряталась Цветанка.

– К себе домой сбегала, – пояснила Млада, забираясь в повозку и откидывая тряпицу с корзины. – Гостинцев вам от матушки Крылинки принесла… Хотела отваром разжиться, да у родительницы Твердяны готового не оказалось, а у других некогда искать было: надолго вас тут одних оставлять не хотела. Ну ничего, хоть родным белогорским воздухом подышала – и то полегчало малость. Давайте, угощайтесь… Да и я с вами вместе червячка заморю. Без отвара мне даже здешнего зверья нельзя есть – отравлюсь. Налетай, ребята! Моя матушка так стряпает – не оторваться…

Она оделила мальчиков ещё тёплыми, душистыми пирожками с сушёной земляникой. Проснувшийся Яр при виде незнакомки (или незнакомца, судя по мужской одежде?) поначалу оробел и прильнул к Малу, но ласковая улыбка и незабудковые искорки в глазах женщины-кошки вызвали на его лице ответную робкую улыбку, а увесистый пирожок, на изломе распространявший щемяще-сладкий дух летней ягодной истомы, окончательно расположил маленького княжича к ней. Малышу явно стало лучше: он уже не хрипел и не задыхался, а из его груди не рвался ужасающий кашель. К пирожкам прилагался черничный кисель – его мальчики уплетали, передавая друг другу единственную захваченную Младой ложку. Пристроенная на полу повозки лампа уютно озаряла их лица и зажигала в глазах Млады тёплые огоньки. Ждане вдруг до колюче-солёного кома в горле захотелось в Кузнечное – обнять матушку Крылинку и Зорицу с Рагной, благоговейно замереть под суровым взглядом Твердяны и почувствовать сердечное пожатие мозолистой руки Гораны, а потом прильнуть к стволу облетевшей яблони, под которой она впервые услышала горькие, выбивающие почву из-под ног слова: «Вам с Младой не по пути».