Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)

Красный щегольской кафтан с высоким, затейливо и обильно украшенным воротником подчёркивал бледность его мятого, болезненно-сонного лица с мертвенной голубизной под глазами. В борьбе с похмельем он явно был проигравшим. С чего Милован взял, что всем скоро придёт конец? Может, Марушины псы на него так подействовали? Как бы то ни было, Ждана отчасти обрадовалась: ежели так пойдёт, то он и побега её не заметит.

– Вот так, матушка! – Мощный волосатый кулак начальника стражи вдруг сжался и погрозил кому-то. Глаза Милована прищурились, и он со страстью одержимого забормотал, кривя губы: – Вот так близко, как ты видишь мою руку, я видел эту тьму. И она на меня глядела. Тоска чёрная к сердцу присосалась – не спастись. Никакими хороводами-обрядами, никакими жертвами от неё не откупиться. Потому я и пьян сегодня, уж не серчай.

Ждана знала, о какой напасти шла речь. Угроза ползла из самых древних, непроходимых и жутких лесов, в глубине которых, по преданиям, скрывался Калинов мост. А на том берегу, за гранью привычного, озарённого солнцем мира, обитала Маруша с её приспешниками. Как у Лалады был свой невидимый остров, так и у её тёмной сестры имелось убежище, отгороженное от чужих взглядов. Вот эта-то беда, видимо, и заглянула в душу Милована, заразив её неодолимым унынием. Подобно чёрной злокачественной хвори, оно овладело этим с виду крепким человеком, надломило хребет его силы и обездвижило его волю. А князя Вранокрыла увезли с собой Марушины псы…

Пустая чарка упала на пол и подкатилась к ногам Жданы, а голова Милована свесилась на грудь. Он забылся в колышущемся мареве хмельного угара, а княгине было не до отдыха: настала пора делать первый шаг к возвращению в Белые горы.

И вот, осеннее солнце дарило прощальное тепло, повозка покорно дожидалась возле въезда на рынок, служанка где-то бегала и, по-видимому, суматошно искала свою госпожу, а Ждана с надеждой устремляла взгляд в толпу. Где же он, её избавитель?

Её внимание привлекла какая-то суматоха в продовольственном ряду. Крики, свист, улюлюканье – и из-за широкой спины мужика в коричневом зипуне, как набедокурившая лиса из птичника, выскочил невысокий щупленький паренёк в шапке не по размеру. Обычное дело – рыночный воришка что-то стянул… Ждана не придала бы этому значения, если бы парень не мчался прямо на неё с корзиной яиц в руках.

Поскользнувшись на раздавленном гнилом яблоке, он со всего разбега грохнулся в грязь прямо у ног Жданы, а в довершение беды подлетевшая кверху корзина упала ему на голову. Все яйца, разумеется, побились всмятку. Парнишка, одной рукой стряхивая с себя тягучую желтково-белковую слизь, другой приподнял корзину, как шлем, и на Ждану глянула бесшабашная васильковая синь его глаз. Гладкое лицо оказалось по-девичьи пригожим, с аккуратным носиком и пухлыми губами, которые расплылись в нахальную, но чрезвычайно обаятельную улыбку. В его рту княгиня Воронецкая приметила чуть-чуть увеличенные клыки.

– Молю, прекрасная государыня, заступись! – высоким хрипловатым голосом обратился он к Ждане. – А я уж в долгу не останусь – послужу тебе, чем только смогу!

Ждана пребывала в высшей степени недоумения. Вроде бы всё сходилось, но уж слишком несерьёзным и нелепым оказался обещанный Доброданом-Вуком помощник… Опознавательный знак – уроненная корзина яиц, слова – «чем могу послужить, государыня?» Впрочем, парень выразился не в точности так, но… Кто знает, может, так и надо? И яйца он всё-таки уронил, а если при этом упал сам – ну, может, перестарался для достоверности. В общем, Ждана запуталась. Знак или не знак? Он или не он?

Тем временем из улюлюкающей толпы выбежал торговец не слишком приспособленного для погони телосложения – коренастый и краснолицый, с солидным пузцом, в сбившейся на затылок шапке. Пыхтя и отдуваясь, он вскричал:

– Вот ты где, охальник!… Фуф… Ну, я с тебя сейчас… кхе… шкуру спущу…

– Прошу тебя, государыня, спаси, – с отчаянием в васильковых глазах повторил парень. Сырой яичный белок повис на кончике его носа прозрачной соплёй, а на щеке белел осколок скорлупы.

Что делать?… Ждана сама толком не понимала, но, повинуясь настойчивому, надрывному звуку внутреннего голоса, шагнула вперёд и величавым жестом преградила торговцу путь.

– Оставь его, – сказала она, изо всех сил стараясь выглядеть и говорить властно. – Это мой слуга, я с ним сама разберусь. Сколько стоит то, что он у тебя взял? Я возмещу ущерб.

Называть себя Ждана на всякий случай не стала, но богатая одежда и царственные манеры произвели на толстяка достаточное впечатление. Стащив с головы шапку, он низко поклонился.

– Госпожа… Не изволь гневаться, – раболепно залепетал он, пятясь. – Всего-то корзинку яичек он стянул, чепуха. Ничего не надо… Не беспокойся, госпожа!

Неуклюже кланяясь, он продолжал пятиться, пока сам не оступился и не шлёпнулся широким задом в лужу, подняв тучу брызг. Люди вокруг держались за бока от хохота. Паренёк уже тем временем поднялся и отряхнулся, задиристо поблёскивая по-летнему синими глазами. На нищего он не походил: сапоги на нём красовались почти новые, с кисточками по бокам, тёмно-синяя туго опоясанная свитка с красной подкладкой сидела ловко, и только шапка на беличьем меху была великовата. От души пользуясь безнаказанностью, он дразнился и показывал торговцу длинный нос. Изумлению Жданы не было предела. Как этот малец переправит её в Белые горы? Нет, похоже, это какая-то ошибка…

С грузом задумчивости на сердце она зашагала прочь, однако паренёк её нагнал и взялся за ручку корзины:

– Госпожа, позволь поднести?

От его немигающего, пристального и серьёзного взгляда в груди Жданы защекотал холодок. В глазах паренька не только сияло васильковое лето, но и серебрился ледок зимней боли. Рядом с обаятельным нахальством уживалась волчья дичинка – что-то неистово звериное, похожее на Вука… Спина Жданы окаменела, дыхание Маруши защекотало её виски ледяной неотвратимостью, точно кто-то тёмный и необоримо сильный вдруг встал рядом. А рыночный воришка, жарко стиснув её руку, взволнованно заговорил:

– Клыки мои видела, да? Не человек я уже, это правда. Только ты не бойся меня, госпожа… Ты… Красивее тебя я ещё никого не видел. А глаза твои… Я…

С каждым произнесённым им словом Ждану всё крепче трясла лихорадочная дрожь. Окончательно скомкав свою сбивчивую речь, парень ни с того ни с сего порывисто впился в губы княгини Воронецкой дерзким, удушающе крепким поцелуем, шершавым и каким-то злым, отчаянным, болезненно-грубым. Горьким… От неожиданности она даже не успела воспротивиться и оказалась в поистине медвежьих объятиях, в которых – ни ворохнуться, ни вздохнуть. Смертельный капкан… Такой нечеловеческой силы от стройного и хрупкого с виду мальчишки трудно было ожидать, а солнце бросало сверху остро-насмешливый луч: «А тебе ли этот поцелуй предназначен, государыня?»