Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

Де Конти был настолько доволен успехом основной миссии нашего героя, что даже не вспоминал о провалившемся сватовстве.

— Я слышал, русская Елизавета решила остаться незамужней, подобно Елизавете Английской, — изрек он.

Про Курляндию и речи не шло. Сам ли Конти догадался, что Елизавета не намерена выпускать из рук землю, из-за коей когда-то тягались Бирон и Меншиков, или его кто-то просветил на сей счет — неведомо, но от Курляндии принц отвязался.

Тем временем друзья д’Эона распространяли слухи о его сверхъестественной доблести, покорившей русскую императрицу, а графиня де Рошфор не уставала проверять эту самую доблесть в собственной постели. Д’Эон описал случившееся в Санкт-Петербурге в мемуарах, изрядно преувеличив свое умение убеждать императриц коренным образом менять внешнюю политику государства. Бог с ним, конечно, бумага все стерпит, однако… однако он был бы страшно изумлен, кабы узнал, какие резоны на самом деле двигали Елизаветой при подписании союзного договора с Францией.

Конечно, и речи не шло о том, чтобы всего лишь сделать приятное милому молодому человеку. Вдобавок у него оказалась настолько гладкая грудь, что Елизавету, любительницу ярко выраженных признаков мужественности, иногда смех разбирал: словно и впрямь с девицей лежишь в постели!

Ошибался и Бестужев-Рюмин, который с горечью признавался сэру Уильямсу — «черной лисице», которая наконец-то окончательно обесценилась:

— Наше несчастье состоит в том, что он говорит по-французски и любит французские моды. Ему страх как хочется иметь при дворе француза-посланника. Власть его так велика, что нам тут уже ничего невозможно поделать.

Бестужев имел в виду Ивана Шувалова и силу его влияния на Елизавету. Однако причины, подтолкнувшие ее к русско-французскому альянсу, состояли все же в ином.

Отчасти виной стал, как это ни странно, тот самый союзный договор с Англией, о подписании которого так пекся Бестужев — в пику французам.

Англичане, лишь только подписав его, сообщили о нем Фридриху II, который мигом понял, какая опасность угрожала ему от этого, и поспешил, со своей стороны, заключить с англичанами союз, гарантировавший обеим державам неприкосновенность их владений в Европе в случае войны. Но это нарушало планы России, претендовавшей на прусские владения! Елизавета пришла в ярость от такого двуличного поступка англичан, и хотя трактат ратифицировала, но прибавила к нему (по совету, между прочим, Ивана Шувалова) одно условие, уничтожающее всю сущность договора, который должен был иметь силу только в случае, если прусский король нападет на владение короля английского или его союзников — что, по смыслу конвенции между Пруссией и Англией, было невозможно.

Получалось, что Бестужев сам себе навредил, ибо англичане, со свойственным этой нации снобизмом, винили в ухудшении русско-английских отношений не себя, а кого-то другого. В данном случае — русского канцлера. Ну как тут не сказать: за что боролся, на то и напоролся!

Вскоре после англо-прусского пассажа произошло сближение двух вековых врагов: Франции и Австрии. Когда-то насмешка Фридриха сделала маркизу де Помпадур и Францию врагами Пруссии. Теперь три слова в письме императрицы Марии-Терезии к оной маркизе помирили Францию и Австрию. Написать это письмо убедил Марию-Терезию ее министр Кауниц. Рассказывают, гордая дочь Габсбургов[70] трижды опускала перо, и Кауниц сам водил рукой австрийской императрицы по бумаге, чтобы написать обращение к маркизе де Помпадур: «Ma chere amie!» Моя дорогая подруга… Боже ты мой!

И только теперь, узнав о заключении трактата между Австрией и Францией, Елизавета, все еще негодуя на Англию, решилась присоединиться к союзу двух примирившихся держав. И присоединилась. Только потому, что не сомневалась: этого требуют интересы ее страны!

По выражению одного из иностранных резидентов, у нее был, конечно, так называемый женский ум, но его у нее было много. Иностранцы ошибались, уверяя, что Елизавета не умеет согласовать свою страсть к удовольствиям с обязанностями царицы. Она все же была дочерью своего отца и дорожила его памятью настолько, что даже подписывалась иногда «Михайлова» — той фамилией, которую принял Петр, когда обучался морскому делу в Голландии.

Как дочь своего отца, Елизавета — и это признавали все иностранные резиденты, как один! — исключительно, до фанатизма, любила Россию.

Конечно, любовь отца и дочери к России была совершенно различной. Петр, по меткому выражению историков, устроил в родной державе некий смирительный дом, в котором засадил весь народ за работу. Можно также сказать, что его любовь к своей стране была любовью портного к куску материи, из которой он с нетерпением хочет сшить наряд, виденный им на чужеземце. Елизавета о русском народе имела самое высокое мнение и полагала его достойным собственного величия. Она стала России снисходительной матерью, которая позволяла всем веселиться и радоваться жизни так же, как веселилась и радовалась она сама. Ее царствование не зря называли праздничным, весенним днем — таким же беспечным, как она сама.

Может быть, Елизавета и в самом деле родилась беспечной, ленивой, нерешительной и неспособной на ведение больших дел, однако в ее душе и душах тех, кто служил ей, таилась огромная сила. То была сила, излучаемая самой страной, которую никому и в голову не пришло бы назвать douce Russie — только grande Russie, великой Россией: настолько она была огромна и величественна, такие таились в ней невероятные возможности. Да, сами ее просторы невольно придавали величавое направление мыслей правителю, любящему ее.

Вот уж с Россией-то Елизавета в самом деле была близка — так близка, что ближе некуда. И какие-то поцелуи, пусть даже и французские, тут были совершенно ни при чем!

Примечания

1

Настоящее имя Малюты Скуратова — Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.

2

Кравчий, крайчий — придворный чин. Должность считалась очень почетной: к царевой трапезе допускались только самые доверенные люди.

3

Посланца с радостной вестью.

4

Титл, или титло, — надстрочный знак в старославянском и древнерусском языке, указывающий на сокращение слова, над которым стоит. Например, слово «Господь» писалось под титлом как «Гдь», «человекъ» — «члкъ» и т. п.

5

Устав — тип почерка древних славянских рукописей, с четким начертанием каждой буквы.