Мэри Бэлоу - Бессердечный

– Да, – сказала она, – если тебе от этого легче. Но я сама поступила глупо, не рассказав тебе всего сразу. Теперь я это понимаю. Но я боялась, Люк. Я так боялась потерять тебя!

– Так скоро? – спросил он. – Но почему? Мы ведь почти не знали друг друга. Мы были знакомы одну неделю. Даже меньше. Это меня всегда удивляет, когда я вспоминаю об этом.

– Но я полюбила тебя с первого взгляда, – сказала она. – Как только я увидела тебя, самого красивого и великолепного из всех мужчин, кого я когда-либо видела. Твоя косметика и веер должны были делать тебя немужественным, женственным, но почему-то производили прямо противоположное впечатление. Я была ослеплена. И с того самого момента я потеряла голову. Я пропала. И была достаточно неразумна, чтобы принять твое предложение. После этого я бы пошла на все, чтобы не потерять тебя. Это было глупо.

Люк вздохнул.

– А я так деловито рассуждал о долге и наслаждении, – сказал он. – Анна, Анна, каким я был глупцом.

– Нет. – Она провела рукой по его щеке. В ее глазах светилась вся нежность, которую она сейчас испытывала. – Ты был просто очень несчастным и обиженным, Люк. Ты спрятался за напускным великолепием и репутацией безжалостного и бессердечного человека. Я надеюсь, что сейчас эта боль стала меньше, да?

Он коснулся губами ее губ.

– Все прошло, – сказал он. – Вся боль ушла, Анна. Я был мертв целых десять лет, любовь моя, а ты вернула меня к жизни всего за один год.

Она улыбнулась и положила голову ему на плечо. Вдруг она почувствовала, как сильно устала.

Когда Люк проснулся, было еще темно. Он понял, что проспал совсем недолго. Экипаж двигался с прежней скоростью. Им повезло, что ночь была ясная и светлая. Кучер уверил его, что видимость вполне хорошая, чтобы управлять лошадьми. И ни кучер, ни Люк не испытывали особого страха перед грабителями на дорогах.

Джой снова стала засыпать. Он понял, что его разбудили ее движения. Теперь она успокоилась и снова заснула, хотя он внимательно смотрел на нее. Анна тоже спала. Ее голова лежала на его плече.

За свою жизнь он убил четверых. Двоих из них – в эту самую ночь. Было тяжело сознавать, что он лишил людей жизни, хотя в каждом из этих случаев он понимал, что поступил справедливо, и в каждом из этих случаев убийство казалось единственным выходом. Но в этот момент он жалел только об одном, что не может убить Лоуэлла Блэйкли еще раз.

Он был рад тому, что Блэйкли не был отцом Анны и что у нее есть подтверждение тому, которое устранит даже тень сомнения. Еще долго, возможно до самого конца, ей придется жить с тяжелыми воспоминаниями. Но, по крайней мере, она не будет думать, что ее родной отец так обращался с ней и что она помогла убить собственного отца.

Еще не скоро они окажутся дома. Когда они доберутся до Бадена, будет уже день, а сейчас еще даже не начало светать. Люк с нетерпением ожидал возвращения домой.

Дом! Почти невыносимое чувство нетерпения и любви захлестнуло его. Баденское аббатство – здесь его дом, где он живет с женой и дочерью, где у них родятся и вырастут еще дети. Где он будет жить, окруженный семьей, согретый своей и их любовью – до самой смерти. Где они будут жить с Анной, всегда вместе, до самой старости, если Бог будет милостив.

Бессознательно он крепче сжал жену в объятиях.

– Мммм, – пробормотала Анна. Она глубоко вздохнула и прижалась к нему на мгновение, а затем подняла голову и радостно улыбнулась ему немного сонной улыбкой. – Мы уже почти дома? – спросила она.

– Я вижу мою жену перед собой, – сказал он. – Чувствую ее в своих объятиях. Стоит повернуть голову, и я увижу свою дочь, которая сладко спит рядом с нами. Разве это не дом, любовь моя?

Она снова улыбнулась ему.

– Да, – сказала она, – да, конечно, Люк.

Он вдруг засмеялся.

– Помнишь, как мы ехали домой из «Рэнела-Гарденс»? – спросил он. – Это, должно быть, не самое приятное воспоминание для тебя, Анна, потому что ты была тогда испугана и обратилась ко мне, как я полагаю, за утешением. Но для меня воспоминание крайне приятное. И несколько мучительное.

Он улыбнулся еще шире, такой же улыбкой, как у Анны, – словно солнце посреди ночи. И еще в его улыбке была какая-то хитринка.

– Ты помнишь, как это было? – спросила Анна, неловко вставая в тесном раскачивающемся на ходу экипаже, чтобы пересесть к нему на колени.

– Ну, начиналось это так, – сказал он и прижался губами к ее рту. Его рука блуждала по ее телу, нащупывая ее грудь под тонкой тканью платья. А затем он засунул руку под платье и начал медленно ласкать мягкую теплую плоть. – Мм, Анна, твоя грудь так прекрасна на ощупь, когда в ней есть молоко! Я не ласкал ее губами с тех пор, как ты родила. Сегодня я это сделаю.

– Память начала возвращаться ко мне, – шепнула Анна, но пока слишком медленно.

– А потом было вот так, – сказал Люк. Его рука чувственно гладила ее ноги, забираясь все выше под юбки, пока не достигла своей цели, и он начал ласкать ее, все больше возбуждая, – Хотя моя память тоже начинает подводить меня, любовь моя. Мне кажется, у нас в тот раз был такой ненасытный аппетит, что мы сразу перешли к пиру.

Она застонала.

– Я и теперь очень голодна, – произнесла она.

– И я тоже, любимая, – сказал он, приподнимая ее. Люк отвел ее юбки, одновременно расстегивая бриджи. – Иди ко мне на пир, Анна. Давай насладимся вместе.

– Да, – выдохнула она со стоном, когда он вошел в нее, медленно опуская ее на себя. Он на несколько мгновений застыл в неподвижности, а затем прижал губы к ее обнажившейся груди, взял губами напрягшийся сосок и начал сосать. Молоко было теплым и сладким... и бесконечно возбуждающим.

– Ах, Люк, Люк, ты так прекрасен!

Он засмеялся и поднял голову.

– Но мужественен тоже. Надеюсь, ты со мной согласна? Скажи мне, что я мужественен так же, как и прекрасен, Анна. Прошу тебя, любовь моя, я не хочу, чтобы страдало мое чувство собственного достоинства.

Она тихо и беспомощно смеялась, склонившись над его головой.

– Да, – сказала она. – О да, ты настоящий мужчина. Признаю это, Люк. Такой мужественный, что я даже удивляюсь, как ты там весь помещаешься.

И начался радостный пир их тел, которым они вместе самозабвенно упивались следующие несколько минут. Они отдались ему со всей страстью – страстью, которая несла радость, исцеление и жизнь. Наслаждение было безграничным и экстаз – всепоглощающим. Но даже не это было главным. Главным было счастье самоотдачи и любви. И обещание вечного праздника и неиссякаемо обильного и радостного пира их душ и тел до конца дней.

Спать им больше не хотелось. Они просто сидели рядом, обнявшись и тесно прижимаясь друг к другу. Они с любовью смотрели на дочь, спокойно проспавшую всю ночь на противоположном сиденье и ничего не знавшую об опасности, которая угрожала ей в эту ночь.