Елена Хаецкая - Византийская принцесса

— Когда она узнала о том, что вы спрыгнули с крыши, она чуть не лишилась рассудка от страха, — сказал Диафеб. — Все плакала и повторяла, что погиб тот, в ком вся ее надежда. Она не верила, что можно спрыгнуть с такой высоты и остаться в живых.

— А мне приходилось делать вид, будто она сама не знает, что говорит в сонном забытьи и для чего-то все спрашивает, не поймали ли ту злополучную крысу, — добавила Эстефания. — Под утро лекари даже боялись, что у нее начнется лихорадка, так она рыдала и убивалась.

— Боже! — сказал Тирант. — Из-за меня одни несчастья. Лучше бы мне и в самом деле умереть в назначенный мне час и не пользоваться отсрочкой.

— Какой отсрочкой? — испугалась Эстефания.

Диафеб взглянул на свою невесту поверх головы брата:

— Идемте, не будем его тревожить. — И одними губами прошептал так, что его поняла только Эстефания: — Он бредит.

Дабы не откладывать отъезд Диафеба к Бельпучу, император повелел сыграть свадьбу на следующий же день, так что спешно были приготовлены угощения, а жонглеров и музыкантов пригласили всех, кого только сумели разыскать в столице за столь краткое время.

После мессы и благословения новобрачных император приказал принести сундуки, в которых находилось приданое невесты, и перед всеми предстали горы золотых дукатов, а также украшения, драгоценности и прекрасные одежды, которые отец оставил в наследство Эстефании. Каждую достойную вещь вынимали из сундука и расправляли перед собравшимися, так что показ приданого занял долгое время. Но никому не было скучно, потому что не бывает скучно в присутствии красивых женщин, знатных мужей и дорогих одежд.

Затем из самого последнего сундука, который был меньше остальных, но куда богаче украшен, извлекли тунику с изображением герба герцога Македонского, а также стяги с тем же гербом и корону из чистого серебра. Стяги развернули и вознесли над головами. Эти стяги оказались очень большими и роскошными и заняли много места в мироздании.

Тунику с гербом Македонской сеньории надели на Диафеба, после чего увенчали его короной, и никогда еще такая прекрасная корона не находила себе пристанище на столь тугих и чудных кудрях, какие покрывали голову Диафеба Мунтальского.

Молодая супруга Эстефания смотрела на своего избранника с восхищением. Ее любовь была так велика, что герцогиня готова была простить Диафебу все те выходки, которыми тот смущал ее в минувшее время и еще смутит во времена настающие.

Вторую серебряную корону, поменьше, возложили на голову Эстефании, и так они предстали перед народом.

Под звуки труб новобрачные и все остальные вышли из храма и поехали верхом по всему Константинополю, а стяги развевались у них над головами. Они постарались ехать так, чтобы не миновать ни одной площади и побывать на всех больших улицах столицы. А когда они совершили все это, то выбрались за городские стены на просторный луг к Святому источнику, который истек здесь в незапамятные времена, когда Богоматерь явилась одному воину и заплакала на этом самом месте.

В водах этого источника освятили стяги Македонского герцогства, а затем окропили головы герцога и герцогини, и весь луг наполнился благоуханием.

После благословений начались состязания, и триста рыцарей развлекались тем, что сражались за дам (которых было всего сто пятьдесят). Они отбивали друг у друга этих дам или уводили их силой, а то и воровали. В таких забавах они провели несколько часов. А Диафеб и Эстефания просто наблюдали за происходящим и держались за руки.

Раз или два Диафеб вспоминал своего брата, который томился сейчас в комнатах, заточенный в тюрьму своей боли надежнее, чем если бы его удерживали стальные оковы. Но скоро образ бедного Тиранта совершенно рассыпался и покинул мысли Диафеба. И последнее, что подумал о нем Диафеб, было: «Не следует брать на свое брачное ложе родственников, хотя бы и самых дорогих и близких».

Тирант присутствовал в церкви, куда его принесли на специальных креслах, а затем и на свадебном пиршестве. Все самые красивые и знатные дамы ухаживали за севастократором и кормили его наивкуснейшими кушаньями; но он скоро удалился к себе в покои, терзаемый не столько болью в ноге, сколько печальным видом принцессы.

А новобрачных проводили в комнаты, которые отныне были отведены герцогу и герцогине Македонским, и оставили там наедине. Однако никто из гостей и не думал даровать им совершенный покой: всем было любопытно, как они поведут себя на брачном ложе.

Дамы и девицы спорили о Диафебе. Одни дамы говорили:

— Сеньор Диафеб Мунтальский — чрезвычайно учтивый кавалер, и потому его натиск на супругу будет деликатным. Может быть, она вскрикнет раз или два, но не более.

Другие возражали:

— Нам доводилось видеть, как сеньор Диафеб скачет в битву: он приподнимает верхнюю губу и скалится, наподобие собаки, готовой вцепиться волку в горло. А ведь известно, что в битве, страдании и любви мужчина ведет себя одинаково; стало быть, и в постели с молодой женой сеньор Диафеб непременно поднимет верхнюю губу и оскалится. И потому нам следует ожидать громких пронзительных криков сеньоры Эстефании.

Третьи дамы кое о чем догадывались и помалкивали, улыбаясь таинственно.

А Эстефания, оставшись в спальне с Диафебом, обвила его шею руками и с улыбкой прошептала:

— В первый раз мы с вами будем спать вместе, ни от кого не таясь.

Она сняла с себя всю одежду. Диафеб тоже поскорее разоблачился и схватил жену в объятия. Они со смехом повалились в постель и предались удовольствиям. И совершенно забыли о том, что сегодня их первая брачная ночь.

К счастью, одна из придворных девиц, услужавших принцессе, успела принести в спальню нескольких котят. И вот, когда Диафеб и Эстефания соединились в законном соитии, котята проснулись и стали разыскивать кошку-мать. При этом они громко пищали.

— Пресвятая Дева! — воскликнул Диафеб, заслышав эти звуки. — До чего же противные твари! Как ужасно они верещат!

— Ах! — сказала Эстефания. — Да благословят небеса ту догадливую девицу! Она сообразила, что от счастья я потеряю голову и забуду о необходимых предосторожностях, но котята мне напомнили мой долг.

И тут она принялась кричать и жаловаться на все лады, проклиная мужскую мощь и нетерпение Диафеба и сожалея о своей погибающей девственности.

Она кричала так громко, что несколько подслушивающих дам объявили о своем полном разочаровании в куртуазных достоинствах Диафеба; а другие дамы стали кусать себе губы и переглядываться. Император же хохотал, как ребенок, и в конце концов, удостоив одну из девиц крепкого щипка за бочок, удалился к себе в спальню.