Дороти Иден - Говори мне о любви

Прелестной, прелестной, прелестной! Почему все женщины думают об этом? Анна удивлялась и относилась к этому с презрением, так же, как она удивилась, пройдя по коридору и открыв первую дверь направо и пойдя в нее.

Она ошиблась. Это была не ванная, а большая мрачная комната со спущенными занавесями и только одной слабой зажженной лампой. Там был широкий стол в середине комнаты, уставленный рядами игрушечных солдат, на противоположной стороне сидела страшная фигура. Солдат! Немецкий солдат в странной, с плоской верхушкой каске и в серо-зеленой военной форме. В одном глазу у него был вставлен монокль, светлые подстриженные усы над тонкой верхней губой. Как только Анна вошла, он встал, под ним скрипнул плетеный стул, и он пошел к ней навстречу.

Какой-то момент она стояла окаменевшая, а потом бросилась бежать с пронзительным криком:

– Нет, нет, нет!

На нижнем этаже Уильям и Беатрис подняли головы, услышав крик.

– Это, кажется, по-русски «нет», – сказал Уильям.

– И первое слово, которое я услышала от нее, – ответила Беатрис. – Что бы это значило?

– Удивляться чужим домам – плохая привычка, – позже сказала бабушка, обращаясь к ней, к существу, лежащему в постели и замершему от неожиданности. – Такое же случилось однажды со мной, и я оказалась, как это обычно бывает, в неловком положении.

– Я только искала ванную комнату, – пробормотала Анна.

– Верно. Это обычное извинение. Ладно, почему ты в постели в шесть часов вечера? Ты не младенец. Вставай, одевайся и спускайся в столовую к обеду.

Анна неистово потрясла головой. Она снова перестала говорить. Как она могла выразить словами, что испугалась такого ужасного человека в форме немецкого солдата? Она видела множество солдат во время восстания в Санкт-Петербурге, когда раненые и умирающие лежали на снегу вдоль тротуаров. Но не видела ничего более странного и ужасного, чем эта молчаливая фигура, которая поднялась по направлению к ней в мрачной комнате.

Знала ли бабушка об этом немецком солдате, живущем в ее доме?

– Не будь такой молчаливой, девочка. Ты не слишком устала, и после всего, что произошло в Европе, не должна бояться. Здесь только дедушка, тетя Флоренс, дядя Эдвин и я. Наша семья. Или ты не хочешь принадлежать к нашей семье?

Анна прижала край простыни к губам и пыталась сказать, что она никогда не будет себя чувствовать в безопасности в этой комнате. Никогда.

Бабушка более чем пристально смотрела на нее, потом пожала плечами и вздохнула.

– Хорошо, Финч принесет тебе обед и один раз я позволю тебе не вставать. Возможно, сегодня для тебя было слишком много впечатлений. Но завтра все пройдет. – Она подошла и поцеловала огорошенную Анну в лоб. – Это был только дядя Эдвин, ты знаешь, – сказала она. – Это не тот человек, которого надо бояться. Он несчастный мальчик.

Но Анна была напугана, может быть, не столько дядей Эдвином, сколько необычной одеждой немецкого солдата, надетой на нем, и вообще этим странным домом и странными людьми, неизбежностью идти в школу и английскими девочками, с которыми придется встречаться. Всего этого было слишком много. Она останется в безопасности здесь, в комнате своей матери. Она не боялась Финч и даже старой Хокенс, очень добродушной и морщинистой. Обе они были старыми хлопотливыми наседками, которые нежно кудахтали над ней и не ворчали. Но больше ни на что и ни на кого она не смотрела без страха.

– Пошлите за доктором, – с раздражением сказал Уильям. – Может, ребенок психически болен или умственно отсталый.

– Это, очевидно, врожденное, – сказала Флоренс, – вроде упрямого осла.

Эдвин незаметно улыбнулся. Он говорил всегда так же мало, как и Анна. Но они привыкли к этому. Тюремный врач, а затем и доктор Ловегров сказали, что это изменение личности от страданий, как результат его долгой изоляции. Он целиком ушел в себя, может быть, навсегда. Он не был несчастен, потому что нашел свой фантастический мир, и не нужно спрашивать об этом. У него всегда был в высшей степени странный характер. Слуги в доме не заботились о нем, и он не затруднял их.

Но дерзкая девчонка, дочь Дези, – это совсем другое дело, сказал Уильям. Она просто своевольная.

– Нет, – ответила Беатрис. – Оставь ее.

– Ты имеешь в виду оставить ее навсегда в этой комнате? – воскликнула Флоренс.

– Пока она не будет готова выйти из нее. Я думаю, мы сделаем постель отправной точкой для нее. У нее нарушено душевное равновесие больше, чем мы знаем об этом. Она была заброшена. Да, Уильям, я осуждаю Дези. Совершенно очевидно, что у нее никогда не было материнского чувства, а со смертью Сергея жизнь этого ребенка напоминала ее матери о потере, и она не смогла совладать с этим. Для такого рода ситуации нужен более сильный характер, чем всегда был у Дези.

– У нее прекрасный характер, Беа! – раздраженно возразил Уильям.

– Нет, это не так, она привыкла быть поверхностной эгоисткой, и это еще у нее осталось, – сказала Флоренс. – Все девушки такого рода хотят выглядеть в лучшем свете перед мужчинами.

– Женщина, которая по-настоящему любит мужчину, не бывает хорошей матерью, – проговорила Беатрис. – Я говорю о себе…

– Ты была великолепной матерью, Беа, – сказал Уильям, отведя взгляд в сторону.

– Я представляю, что Флоренс и Эдвин не вполне с тобой согласны. Однако давайте посмотрим, не будет ли у меня больших успехов с Анной.

– У тебя ничего не выйдет, если ты оставишь ее жить, закрывшись в комнате, – сказала Флоренс. – она будет кукушкой.

– Она разговаривает с Финч. Я думаю, у нее огромный комплекс несчастного ребенка. Этот второй муж Дези, кажется, очень бесчувственная личность, у него есть избалованная дочь Ольга, которая хороша собой.

– К сожалению, этого нельзя сказать об Анне, – прокомментировал Уильям.

Вот так неожиданность! Он возмущен, что дочь Дези была бесцветной!

– Она может похорошеть. Да разве это так важно?

– Беа, это не похоже на тебя – баловать маленького подкидыша.

Беатрис стало даже немножко смешно, что дочь Дези встречена Уильямом с такой неприязнью. Она любовно улыбнулась ему, как обычно.

– Конечно, это всегда была твоя прерогатива, не правда ли? Да, к слову сказать, о ее невольном крике, который мы слышали, может, мы дадим ей время успокоиться?

– Я просто не хочу, чтобы ты уделяла ей так много внимания, – ответил Уильям.

Неделей позже, при резком ветре, после полудня, маленькая фигурка кралась из дома к подготовленным Эдвином весенним грядкам. Крокусы, нарциссы белые и бледно-желтые. Он любил щеголять бледно-желтыми нарциссами. Ему никто не помогал в саду. Прежний садовник ушел с началом войны. Он погиб на Сомме, оторванный от любимых им семян и растений. Он не вернулся. И когда Эдвин пришел домой, сад был похож на джунгли.