Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон

— Тут вы совершенно правы, — заметил я.

— Волнения в горных краях послужат сигналом нашему старому врагу, не спускающему с нас глаз, — продолжал лорд-адвокат, назидательно взмахивая пальцем при каждом шаге. — И поверьте мне, может вновь повториться сорок пятый, только Кэмпбеллы будут теперь на другой стороне. Чтобы спасти жизнь этого Стюарта — жизнь, которой закон уже не раз должен был его лишить за многое другое, — вы готовы ввергнуть свою страну в войну, поставить под угрозу веру своих отцов и подвергнуть опасности жизнь и имущество скольких тысяч ни в чем не повинных людей?.. Вот какие соображения влияют на меня, мистер Бальфур, и надеюсь, они повлияют и на вас, человека, почитающего свою страну, благое правительство и истинную веру.

— Вы откровенны со мной, и я вам за это благодарен, — сказал я. — И попытаюсь отплатить вам такой же откровенностью. Я верю, что ваша политика разумна. Я верю, что на вашу милость возложен великий долг, я верю, что вы смирили перед ним свою совесть, когда приносили присягу, вступая в свою высокую должность. Но мною, простым человеком да еще только-только расставшимся с отрочеством, руководят и самые простые понятия о долге. Я способен думать только о бедняге, которому безвинно угрожает позорная казнь, и еще о воплях и рыданиях его жены, непрестанно звучащих в моих ушах. А что за ними — я видеть не способен. Так уж я создан. Если стране суждено погибнуть, она погибнет. А я молю господа, если действую в упрямой слепоте, просветить меня, пока не поздно.

Он выслушал меня, застыв на месте, и продолжал стоять так еще некоторое время.

— Вот нежданная помеха! — сказал он вслух, но самому себе.

— И как ваша милость думает распорядиться со мной? — спросил я.

— Если бы я пожелал, — сказал он, — вы понимаете, что спать вам пришлось бы в тюрьме?

— Милорд, — ответил я, — мне доводилось спать в местах и похуже.

— Ну что же, мой милый, — сказал он, — в одном наш разговор меня убедил — в том, что я могу положиться на ваше слово. Поклянитесь честью сохранить в тайне не только то, что произошло сегодня вечером, но и обстоятельства аппинского дела, и я отпущу вас на все четыре стороны.

— Я дам слово до завтра или другого ближайшего дня, который вам будет благоугодно назначить, — ответил я. — Мне не хочется показаться излишне хитрым, но если я дам такое обещание без оговорки, ваша милость добьется своей цели.

— Я вовсе не думал поймать вас в ловушку, — возразил он.

— В этом я не сомневаюсь, — сказал я.

— Дайте подумать, — продолжал он. — Завтра воскресенье. Приходите ко мне в восемь часов утра в понедельник и дайте мне свое обещание на этот срок.

— С большой охотой, милорд, — ответил я. — А касательно того, что я слышал от вас, даю вам слово молчать до тех пор, пока господу будет благоугодно продлять ваши дни.

— Заметьте, — сказал он затем, — я не прибегал к угрозам.

— Это свидетельствует о благородстве вашей милости, — ответил я. — Однако я не настолько туп, чтобы не угадать суть не произнесенных вами угроз.

— Ну, позвольте пожелать вам доброй ночи, — закончил он. — Надеюсь, вы будете спать спокойно, хотя мне вряд ли это удастся.

Вздохнув, он взял свечу и проводил меня до входной двери.

Глава 5

В доме лорда-адвоката

На следующий день, двадцать седьмого августа, в воскресенье, мне наконец выпал долгожданный случай послушать прославленных эдинбургских проповедников, которых я давно знал по рассказам мистера Кэмпбелла. Увы! С тем же успехом я мог бы слушать проповедь самого почтенного мистера Кэмпбелла в Эссендине! Мои мысли упорно возвращались к разговору с Престонгрейнджем, и я не мог сосредоточить внимание ни на чем другом. И рассуждения служителей божьих произвели на меня куда меньше впечатления, чем зрелище прихожан, переполнявших церкви, словно публика — театр (насколько я его себе представлял) или же (что в тогдашнем моем настроении было мне ближе) зал суда. Особенно поразила меня трехъярусная галерея Западной церкви, куда я направился в тщетной надежде увидеть мисс Драммонд.

В понедельник я впервые побывал у цирюльника и остался очень доволен результатами, а оттуда направился к лорду-адвокату. Вновь у его дверей ярким пятном краснели солдатские мундиры. Я оглянулся, ища взглядом мисс Драммонд и ее служителей, но нигде их не увидел. Однако едва меня проводили в кабинет, а вернее, в приемную, где мне пришлось провести в субботу столько тягостных часов, как я увидел в углу высокую фигуру Джеймса Мора. Его, казалось, снедала мучительная тревога, он непрестанно шевелил ногами и руками, а взгляд его без конца шарил по стенам небольшой комнаты, так что я тотчас с жалостью вспомнил о его тяжком положении. Наверное, это чувство, а также горячий интерес, который продолжала вызывать во мне его дочь, толкнули меня заговорить с ним.

— Позвольте пожелать вам доброго утра, сударь, — сказал я.

— Доброе утро и вам, сударь, — ответил он.

— Вам назначил прийти сюда Престонгрейндж? — спросил я.

— Да, сударь, и от души желаю, чтобы ваше дело к нему было более приятно, — последовал ответ.

— Надеюсь, что ваше займет немного времени, так как, вероятно, ваша очередь будет первой.

— Последней, сударь, — сказал он, пожимая плечами. — Так было не всегда, но времена меняются. Да, все было по-иному, когда в этих ножнах покоилась шпага, молодой человек, и добродетелям солдата было чем себя подкрепить.

Он хмыкнул на манер горцев, и это почему-то меня раздражило.

— Насколько мне известно, мистер Макгрегор, — сказал я, — важнее всего солдату хранить молчание и первая из его добродетелей — никогда не жаловаться.

— Вам известно мое имя, как я вижу! — И он поклонился мне, скрестив руки на груди. — Хотя сам я им пользоваться не могу. Но людям говорить не закажешь. Слишком часто я показывал свое лицо и называл свое имя назло моим врагам. И мне не следует удивляться, что и то и другое известно многим, кого сам я не знаю.

— Мое имя вы не знаете, сударь, да и мало кому оно знакомо, — сказал я. —