Елена Арсеньева - Звезда королевы

— Хорошо, — кивнула Мария. — Повернись! — И чуть приподняла юбки, чтобы удобнее было взобраться на спину переносчику.

Однако тот не шевельнулся.

— Деньги-то у тебя есть? — прохрипел он. — А то давеча перенес одну такую же цыпочку через огромную лужу — ну что твое море! — а она и говорит: «Денег мне муж не дает ни су, а ежели хочешь, можешь наставить ему рога, хоть бы вон за тем углом!» Х-хе! — Он лукаво сверкнул глазами из темной щели между полами куртки.

— Я ее, конечно, уважил, однако тебя сразу предупреждаю: нынче я не в настроении, так что уж лучше сразу покажи деньги.

Мария даже зубами скрипнула от злости. Следовало бы хорошенько проучить этого горбатого наглеца, однако она смирила свою горячность и безропотно позвенела в карманчике передника монетками, доказывая свою платежеспособность.

Одобрительно хмыкнув, переносчик повернулся к Марии спиной и нагнулся, выставив тощий зад, словно готовился играть в чехарду. Мария неумело взобралась к нему на закорки и брезгливо сморщилась: мокрая куртка нестерпимо воняла псиной! Переносчик подхватил ее под коленки, подкинул повыше, чтоб удобнее было, в пять шагов одолел заболоченную мостовую и ссадил Марию на сухом.

Она торопливо расплатилась, чувствуя себя ужасно неловко: было все-таки что-то непристойное в том, как она лежала на спине у этого человека, а он бесцеремонно хватал ее за бедра. Ждала, что он возьмет деньги и уйдет, однако, сжав монетку в кулаке, он продолжал стоять, хитро посверкивая глазами из-под куртки.

— Ну ты, девушка, и проста, скажу я тебе! — изрек он насмешливо. — Откуда только берутся такие индюшки?!

— Что? — не веря своим ушам, прошипела Мария. — Да как ты…

— Да вот так! — прервал он поток гневных ее излияний — и вдруг извлек откуда-то серенький шелковый мешочек, туго перетянутый алой тесемочкой, бросил его на ладони.

Мария, забыв всякий стыд, задрала юбки, нагнулась, оглядывая себя. Мешочек с драгоценностями, подшитый к изнанке так старательно, так надежно спрятанный, исчез… нет, не исчез, это его держал в руке переносчик!

Мария бессильно уронила юбки и закрыла лицо руками. Слёз не было, — ее сотрясала дрожь отчаяния и лютой злобы на себя. Много ей приходилось слышать о сверхъестественной ловкости рук парижских friроns [130], однако почему-то и в голову не приходило, что она сама когда-нибудь станет жертвой одного из постояльцев Двора чудес [131]. За несколько минут, что переносчик держал ее на спине, он умудрился срезать драгоценный мешочек. Господи, матушкины серьги, кольца, фамильные строиловские бриллианты! Да нет, не могло такое случиться с нею, с Марией, не могло! Она в ужасе замотала головой — и замерла, когда рука грабителя коснулась ее плеча.

— Да ладно тебе, — тихо произнес он; и даже в том состоянии, в каком была сейчас Мария, ее вдруг задела за сердце нотка нежности, прозвучавшая в этом хриплом, пропитом голосе.

— Не убивайся так. Возьми свои цацки — я пошутил!

Переносчик сунул ей в ладони мешочек и покрепче стиснул на нем ее пальцы.

Мария уставилась на него с изумлением, чувствуя, как глаза неудержимо наполняются слезами. Черная, сгорбленная фигура расплывалась, но Мария не в силах была разжать стиснувшие мешочек руки и утереть слезы.

— Я просто хотел тебе показать, что бывает, когда разевают рот! — словно сердясь на себя за свою доброту, прохрипел переносчик. — Ты в «Моnt de Рiété» [132] идешь — так гляди в оба глаза! Ребята там такие — ловчее меня! Гляди, на этой горе ноги не переломай!

И, наставительно погрозив Марии грязным пальцем, он прыгнул за угол, исчез; а молодая женщина еще какое-те время стояла столбом, прижимая к груди заветный мешочек и унимая судорожный, нервный смех: вор-карманник предостерегает свою жертву против воров-процентщиков! О Париж, Париж, нравы твои неисповедимы!

Однако, надо признать, решимости идти в «Моnt de Рiété» у нее поубавилось. Но что делать, что же делать?! Николь ни за что не хочет ждать… А Бог не выдаст, свинья не съест! И Мария, быстро перекрестившись, толкнула тяжелую дубовую дверь.

Разумеется, она в жизни не бывала в ломбарде, однако воображала его себе чем-то вроде низкого, мрачного, сводчатого подвала, где вдоль стен стоят сундуки с деньгами и драгоценностями, запертые на тяжелые замки, а ключи от этих замков висят на поясе у тощего, скелетообразного человека с лицом мертвеца, — словом, Кащея Бессмертного, который и есть ростовщик. Каково же было изумление Марии, когда под предупредительное звяканье колокольчика она вошла в просторное, очень светлое и чистое помещение, стены которого были обшиты дубовыми панелями и затянуты зеленым сукном. Вдоль стен стояли внушительные шкафы, а за конторками что-то строчили гусиными перьями несколько писцов, до того поглощенных работою, что никто из них даже головы не поднял при появлении Марии. Какое-то мгновение она была предоставлена сама себе, могла оглядеться, проникнуться уважением к этой почтенной, презентабельной обстановке. Пять дверей окружали переднюю залу: три из них были зарешечены, и Мария видела все новых и новых писцов, стоящих за своими конторками, — дела в ломбарде, очевидно, шли пребойко! Ну а воображаемые сундуки, вероятно, таились за теми окованными железом дверьми, за которые проникнуть взором было невозможно. Впрочем, в этот момент одна из дверей медленно отворилась и в узенькую щель проскользнула высокая черная фигура, столь худая и плоская, что напоминала силуэт, вырезанный из черной бумаги. Верно, это и был ростовщик, и, ей-же-ей, он весьма напоминал Кащея, так что хоть малая толика воображаемого Марией все-таки совпала с действительностью.

— Чем обязан? — отрывисто, без поклона, обратился он к Марии, пренебрежительным взглядом окинув ее гладко причесанные и убранные в простенький чепчик волосы, поношенное платье и носки сабо, выглядывавшие из-под отсыревших юбок.

— Мне бы хотелось получить деньги, — пробормотала Мария севшим голосом.

Не то чтоб она слишком оробела, хотя, конечно, не без этого: внешность человека, стоящего напротив, произвела на нее сильнейшее, пугающее впечатление!

Был он очень высок и худ, вернее, узок — напоминал черный карандаш; голову же имел маленькую, с непомерно большим, уродливо выпуклым лбом, глубоко посаженными черными глазами и крошечным носом. Окладистая черная борода несколько уравновешивала нижнюю часть лица со лбом. Тонкие губы его были почти не видны в густой растительности; голос же казался глухим и невыразительным, словно он заблудился в пышной бороде и оттого слышался как бы издалека.