Сьюзан Ховач - Богатые — такие разные. Том 2

Наполнив стакан, я постоял, не отрывая от него глаз, потом схватил его и весь до капли вылил обратно в бутылку. Вивьен назвала меня лихим. Сейчас она убедится в том, насколько я лихой.

Глянув в зеркало над камином, я увидел свое побелевшее лицо и задержался ровно настолько, чтобы искаженные от боли губы приняли обычное выражение. Затем я вышел в холл. Поднялся по лестнице наверх, и оказался в коридоре. В комнату Вивьен я вошел, не задержавшись, чтобы постучать.

Они по-прежнему были там, и по-прежнему разговаривали, Вивьен, как и раньше, сидела в постели, а он — в своем кресле.

— Дорогой, какой милый сюрприз! — воскликнула Вивьен.

И только потом увидела выражение моего лица. Увидел его и Грэг.

— Что-то случилось? — спросил он, поднимаясь с кресла.

Твердо и четко я произнес четыре слова. Грэгу я сказал:

— Убирайтесь вон, — а Вивьен: — Мы расстаемся.

Я позволил себе задержаться на секунду, чтобы увидеть, какими обескураженными стали их лица, и, прежде чем кто-то из них смог произнести хоть слово, вышел из комнаты и направился на работу, в дом на углу Уиллоу и Уолл-стрит.

Никто не мог поверить в то, что мое решение окончательное. Все без исключения думали, что я приползу к жене в поисках примирения. Никто не мог понять, что случилось с моим браком, и таинственность случившегося только сгустилась, когда я отказался обсуждать это с кем бы то ни было. Переехав в квартиру Сэма, я шестнадцать часов в сутки проводил в офисе, а оставшиеся восемь в одиночестве в комнате для гостей. Вивьен обивала порог банка, чтобы встретиться со мною, но ей неизменно отказывали. Потом она пыталась звонить мне по телефону, но поскольку я никогда не снимал трубку сам, и эти попытки также были обречены на неудачу. Наконец она ворвалась в квартиру Сэма, но ее выпроводил мой телохранитель.

Тем временем мой помощник подготовил для меня документ, о котором мне следовало позаботиться перед женитьбой.

Принадлежавшая, по словам Вивьен, ей недвижимость в Южной Америке, отошла обратно семье первого мужа после ее повторного замужества, и у нее осталась лишь небольшая гасиенда в Аргентине, дававшая доход меньше тысячи в год. Кризис вымел ее оттуда. После смерти мужа она жила со Стюартом Да Коста, и в известных кругах было вовсе не секретом, что Грэгу всегда хотелось занять его место. У Вивьен было импульсивное желание помочь Грэгу не только потому, что он был братом любимого ею человека, но и потому, что она чувствовала себя виноватой в том, что не может ответить взаимностью на его чувства к ней. Связавший их сговор был прост, прямолинеен, и раскрыть его было более чем легко. Профессиональное расследование скоро подтвердило все эти факты, которых я никогда не пытался узнать.

Ко мне пришла Эмили. Мне было слишком стыдно подробно рассказывать ей о том, как я был одурачен и оскорблен, и поэтому я поначалу был неспособен защищаться, когда она заговорила о моих обязанностях по отношению к этому ребенку. Я все еще надеялся на то, что она проявит хоть какое-то понимание, когда она проговорила:

— А как быть с вашими супружескими клятвами в церкви, Корнелиус? С вашими нравственными обязательствами?

— Они аннулированы. Любой контракт, основанный на обмане, недействителен.

Я думал, что она, по меньшей мере, поймет хоть это, но, к моему несчастью, она просто опустила голову, натянула перчатки и холодно проговорила:

— Я рада, что тебя не может слышать мама.

Это меня доконало, внезапно сквозь мои страдания прорвался гнев, и я мобилизовал все свое умение, чтобы обойти острые углы. Я нацелился в Ахиллесову пяту.

— Эмили, — заговорил я, — неужели нужно пускаться в объяснение сексуальных подробностей, чтобы заставить тебя понять, почему я не могу больше жить с Вивьен?

Она густо покраснела и залилась слезами.

— Я просто переживаю за вашего ребенка, — рыдала она. — Я не понимаю, как ты можешь так поступать по отношению к собственному ребенку, Корнелиус.

— По-твоему, для него было бы лучше жить с обоими родителями, которые никогда не сказали бы друг другу ни единого слова и не скрывали бы своей ненависти друг к другу? Прости, Эмили, но я с этим не могу согласиться. Если бы ты смогла принять тот факт, что между мною и Вивьен все кончено, а это именно так, то в интересах ребенка ты должна была бы согласиться и с тем, что для него будет лучше, если мы станем жить под разными крышами.

Я подал ей носовой платок и обнял ее, пока она утирала слезы. В конце концов, она согласилась, что я прав, но сказала, что все это очень печально.

— Я могу посоветовать тебе только одно, — проговорила она, поднимаясь, чтобы уйти, — повидайся с Вивьен, прошу тебя! Это трусость избегать ее. Она заслуживает, по меньшей мере, разговора с тобой.

С темными кругами под глазами Вивьен выглядела измученной. На вид ей можно было дать далеко за сорок.

— Ты, наверное, слышал тот наш разговор с Грэгом, — начала она. — Могу себе представить…

— Г-м…

— Мне не следовало обсуждать с ним твою сексуальность, но я лишь хотела представить тебя в лучшем свете. И я, Корнелиус, вышла за тебя замуж вовсе не из-за денег! Я никогда не смогла бы выйти замуж за того, к кому не чувствовала бы влечения. А когда узнала, что зачала ребенка, я поняла, как сильно тебя любила! Корнелиус, прошу тебя… Я знаю, что мы можем начать все сначала… я буду для тебя лучшей женой в мире, клянусь тебе. Ты никогда не пожалеешь, если вернешься ко мне. — Она замолчала. Пальцы ее беспрерывно поворачивали обручальное кольцо на безымянном пальце. На подоле ее платья было видно пятно от пролитого кофе. — Прошу тебя! — в отчаянии повторила она. — Прошу тебя!.. — Я молчал. Она заговорила снова. — Я знаю, у нас последнее время возникли проблемы в постели, но это лишь потому, что я немного стеснялась… Я по-прежнему очень желала тебя. После рождения ребенка все снова будет так же восхитительно, как и прежде, я знаю, что так будет.

— Я никогда больше не буду спать с тобой, — учтиво проговорил я. — Очень сожалею.

— Но…

— Это невозможно. У меня даже не будет эрекции. Ни один мужчина не может пожелать женщины, которая за его спиной говорит о нем с таким снисходительным презрением.

— Но я лишь хвалила тебя!

— Ты называла меня мальчишкой, — возразил я, — говорила, что мною легко управлять. Ты говорила обо мне так, как любовник-дог мог бы говорить о пуделе. Ты слишком ясно показала, что в действительности думаешь обо мне.

— Но я… я… — она разрыдалась. По ее лицу потекли слезы.

— Все кончено, — сказал я. — Это все. Мне нечего больше сказать.