Роксана Гедеон - Парижские бульвары

Монтаньяр – в гостях у барона де Батца?! У закоренелого роялиста, убежденнее которого я никогда не встречала!

Впрочем, мне еще не раз суждено было поразиться. Рядом с Эро целовался с бокалом пьяный Камилл Демулен. Близкий друг Дантона! Так же, как и Эро… Напротив Демулена сидел Жак Эбер собственной персоной. Соседство этого человека с друзьями Дантона было просто невероятно. Бешеный – собутыльник снисходительных! Я ничего не могла понять. Неужели вино всех так объединяет?

Наконец, гостем врага Республики был и представитель республиканской власти Мишони, инспектор парижских тюрем. Он-то в первую очередь должен был бы арестовать Батца. Но он почему-то не спешил и предпочитал мило развлекаться в обществе экзальтированной худой красотки, которую я уже знала под именем мадам Амарант, содержательницы одного из столичных борделей. Здесь же был и тот невзрачный человек по имени Шабо, которого я встречала в банкирской конторе Клавьера и на которого никто не обращал внимания. Теперь он, кажется, нашел себе компанию: он держал на коленях девицу лет шестнадцати, говорившую с немецким акцентом и явно такую же пьяную, как и он. Был здесь и смешной маленький толстяк, лицо которого показалось мне знакомым… Но главным для меня сюрпризом было присутствие на этом ужине самого министра финансов, одного из столпов Жиронды, старого Этьена Клавьера.

– Ах, черт побери, что это за милашечка! – прорычал Эбер, оборачиваясь. – Надо бы только приодеть ее получше или раздеть совсем, и тогда, клянусь дьяволом, старый распутник Папаша Дюшен будет доволен!

Он был пьян до того, что не мог подняться со стула, и изо рта у него текла слюна. Речи этого человека были мне особенно омерзительны. Я брезгливо обошла его и села на свободное место рядом с Камиллом Демуленом. Этот друг Дантона мгновенно повернулся ко мне: глаза его были полны пьяных слез.

– Ах, что за прекрасный вечер, не правда ли, сударыня! Луна, звезды, первые поцелуи и все такое… Вы очень похожи на мою жену, уверяю вас, очень похожи. – Он всхлипнул. – О, моя нежная Люсиль! Когда же снова повторятся чудесные дни нашей юности?!

Он залился слезами, словно переживал огромное горе. Инспектор тюрем игриво щипал за талию мадам Амарант, и та нервно вскрикивала, разражаясь весьма странным смехом.

– Какое мне дело до вашей политики? – говорил старик Клавьер. Он был пьян, но не до крайней степени. – Уж позвольте мне брать пример с моего сына – все знают, что он мерзавец и все делает мне назло, но никто не скажет, что он не умеет делать деньги. Так позвольте же мне интересоваться финансами. Волнения в Вандее, недавний раздел Польши, это злосчастное падение Франкфурта – ну и что же? Всегда и везде я преследовал не интересы политики, а интересы своего министерства… За что пострадал от королевского произвола, да-да, пострадал.

Было трудно понять, о чем он говорит, и к нему мало прислушивались. Шабо целовал в шейку ту самую юную девицу и спрашивал ее, вправду ли она еврейка и для ее братьев двести тысяч – пустяк.

Эро де Сешель вскоре ушел, забрав с собой Камилла Демулена. Мишони с мадам Амарант куда-то скрылись, видимо, решив предаться любви. Эбер упал лицом на скатерть и безмятежно захрапел, забыв о том, что завтра ему снова предстоит лаять со страниц «Папаши Дюшена». Клавьер-старший безуспешно метался по коридорам, громко призывая своего лакея.

Барон де Батц вздохнул с видимым облегчением и знаком пригласил меня следовать за ним. Он, видимо, нажал какую-то потайную кнопку, и книжный шкаф, повернувшись вокруг своей оси, открыл мне узкую темную лестницу, ведущую вниз. Удивленная, я спустилась вслед за Батцем. Потом что-то громко звякнуло. Я увидела большой железный люк, крышка которого была открыта и давала возможность видеть странную передвижную площадку – на ней могли бы уместиться четыре человека. Барон подал мне руку. Я ступила на эту площадку, со страхом чувствуя, что она приходит в движение и мы спускаемся куда-то вниз. Шуршали канаты. Сквозь скрип блоков я едва расслышала приказ барона пригнуться – едва я сделала это, как над нашими головами с ужасным лязгом сомкнулись длинные острые ножи, узкие, как бритвы, и установленные по обеим сторонам люка с такой частотой, что, если бы не предупреждение Батца, мне бы отрезало голову.

– Для кого это вы устроили такую ловушку? – произнесла я, со страхом выпрямляясь.

– Для непосвященных, разумеется. Никогда не знаешь, кто захочет проникнуть в твои тайны. Тем, кому я доверяю, они открываются сами, а предателей они убивают.

Я ничего не сказала на эти зловещие слова, произнесенные без всякого юмора. Лифт тем временем прибыл на место. С помощью Батца я сошла на пол и наблюдала, как площадка поднимается вверх. Мы были в комнате, где вся мебель состояла из трех стульев, кушетки и масляной лампы.

– Здесь мы можем поговорить спокойно. Даже на дне океана мы не были бы в большей безопасности.

Я молчала, ожидая, что же он мне предложит, и чувствуя, что начинаю немного бояться этого человека – невозмутимого, расчетливого и в то же время способного на самые безумные поступки, вроде попытки спасти короля. Я не знала о Батце совершенно ничего, он представлял для меня полнейшую тайну, окутанную странными подробностями. Эти двойники, люки, заброшенные особняки… Я не была суеверна, но все это нагоняло на меня почти мистический ужас.

– Как я понимаю, вы хотите достать пропуск и свидетельство о благонадежности и с их помощью покинуть Париж, – произнес Батц, удобно усаживаясь и вытягивая длинные скрещенные ноги. – У вас есть дети, и вы хотите забрать их.

– Да.

– Сколько же у вас детей?

– Трое.

– Так много?

– Видите ли, они не совсем мои дети. Словом, у меня есть воспитанница и… – Я решила не продолжать. – Не понимаю, почему это вас интересует.

– Почему? Я хочу предложить вам сделку. Я чуть не рассмеялась.

– Сделку – мне? Но я ничего не могу.

– А по-моему, можете очень многое. У вас есть одно незаменимое качество – вы были при дворе и имели честь быть подругой Марии Антуанетты. Таких людей сейчас поискать – они либо убиты, либо эмигрировали. Так вот, я хочу, чтобы вы выполнили мое поручение, а я взамен дам вам пропуск, и вы доедете до своей Бретани, не встретив ни малейшего препятствия.

Я смутно, подсознательно догадывалась, чего он хочет, и меня охватил страх. Меня впутывают в политические интриги, в те самые дела, за которые можно поплатиться головой. Я столько раз давала себе зарок, что не буду ввязываться в политику, но меня снова и снова влечет туда, как в омут, где можно найти гибель.

– Что же вы хотите в обмен на пропуск? – тихо спросила я, чувствуя, что бледнею в ожидании ответа.