Людмила Сурская - Норильск - Затон

— Читайте, я не буду вам мешать. Тихонько займусь своими делами.

Дубов даже задержал взгляд на отвёдшим свой генерале. Мелькнула мысль, что среди таких людей есть и нормальные, те с которыми можно посидеть, поговорить. Что-то изменилось в нём, Дубов это почувствовал. Будто спало напряжение какое-то. Послышалось что-то человеческое. Так невероятно. А может показалось…

— Хорошо, — не очень уверенно протянул он, пододвигая к себе «первый том дела».

Листая жёлтые с плохо просматривающимися чернилами листы, Илья краснел, бледнел и, покрываясь потом, в конечном итоге вскочив, забегал по чужому кабинету.

— Как впечатление? — поднялся генерал с перевёрнутым Дубовым последним листом.

— Впечатление? Не знаю. А вот удивление такое огромное, что не родить. Как можно, если даже предположить, что этот анекдот был, написать такой труд, перепортив чернил бутыль и бумаги ящик. Это ж надо было умудриться из листа в лист переписывать одно и тоже только разными словами. Страшное время было. Человек букашка. Зачем десятки тысяч здоровых полных сил мужиков занимались такой бестолковой хернёй вместо работы. Им бы дома строить, детишек учить, самолёты поднимать в воздух, а они бумагу марали и людей ни за что в лагеря кидали?

— А мне говорили, что вы понятливый… Хе-хе. Он и сейчас больше букашки, Илья Семёнович, не стал. Забыть такое нельзя, я и не уговариваю вас на это. Надо успокоиться.

Дубов опустил ладонь на папку с делом. Прихлопнул раз, второй…

— Вы правы, спасибо.

— Мелочи.

— Спасибо и я пойду, наверное. Тяжело мне…

Генерал вышел из-за стола.

— Оно и понятно. Чем мог, помог. Потребуется ещё помощь, заходите.

— До свидания.

Дубов долго маялся с адресом проживания и работы охранника, который ему жёг грудь и руки, не решаясь пойти на встречу. То казалось, что домой заявиться будет слишком жестоко для семьи, то на работу: втолкнёт, возможно, изменившегося за это время человека в неприятности. В результате, он с каждым днём откладывая в дальний ящик листок никуда не ехал. Но, в этот день вдруг собрался. Проведя совещание, Дубов всё же решился на поездку. Машина мчала по душной Москве к психушке, где и работал в основном Волков. С ходу поговорить не удалось. Доктор Волков вёл приём и Илья ждал у только что облитого водой с макушки и до корня фикуса. Рядом топталась, оглядывая коридор необычного заведения, его охрана. Подошедшая врач, коллега Волкова, предложила пока Волков на приёме, свои услуги важному гостю.

— Пройдёмте в мой кабинет, я напою вас чаем.

— Если б мне был нужен чай, то я напился его в другом месте. — Немного жёстко отрезал он. Но, смутившись: женщина к его настрою на Волкова не имеет никакого отношения, добавил. — Спасибо, я подожду здесь. Цветочек вот покараулю.

— Чем тогда я могу быть вам полезна?

— Расскажите о докторе Волкове.

— Очень сильный психиатр. Вы не пожалеете, что обратились именно к нему. Хотя не понятно, неужели в Кремлёвке нет стоящих психиатров, что вы снизошли до нас грешных.

— Дело не в этом…

— Может быть, прервать приём и вызвать его, если вы торопитесь? — предложила, волнуясь, она.

— Ни в коем случае. — Поспешил остановить её прыть Илья.

— Как хотите.

— Лучше расскажите о нём побольше.

— Чтобы вы хотели услышать?

— Как, например, из медбрата, он превратился в солидного психиатра. Согласитесь не хилый бросок.

— О, это не простая история. Он появился здесь около двадцати пяти или двадцати четырёх лет назад. И не просто так, а по уважительной причине.

— То есть?

— Привёз лечить или свою жену или родственницу, если честно, то мы до сих пор не поняли, кто она ему. Совсем рассказывали, плохая девушка была. Я поступила на работу гораздо позже, поэтому только со слов других могу рассказывать о тех годах.

Дубов отчего-то разволновался, но хоть и с трудом, но удалось сдержать эмоции.

— Интересно.

Врач поскребла ногтём по стеклу и приступила к рассказу.

— Он устроился здесь, чтоб быть рядом с ней, санитаром. А потом, стараясь помочь ей выздороветь и контролируя её, выучился на психиатра, занялся наукой, многого достиг, но как не старался ничем помочь бедняжки не мог.

— Не понятно, — прервал он рассказ.

А та извинившись докончила:

— Так эта бедная сумасшедшая тут и мается.

Илья Семёнович спросил повинуясь интуиции:

— Где же она?

Рассматривая чистоту листьев фикуса в кадке, она отчеканила:

— Он обеспечил ей, более менее, нормальные условия жизни.

— Как тут может быть нормально? — фыркнул он.

Та пожала плечами.

— Она одна в палате.

Он толи возмутился, толи констатировал:

— Всю жизнь прожить в этих стенах, это чудовищно.

Врач с прежним железным терпением заявила:

— Что поделаешь, значит, у неё не было другого пристанища.

Он рубанул ладонью по воздуху, рассекая его.

— Лучше уж смерть.

— Это лирика, — отмахнулась она.

Дубов возмутился.

— Вы же рассказывали, что он хороший специалист.

— Бесспорно.

— Как же он не смог ей помочь?

— Тяжёлый случай, всякое случается. За столько лет и никакого прогресса. Какие методики только к ней не применяли.

Илья и сам бы не смог объяснить себе, почему у него так ухнуло сердце, противная дрожь прошлась по ногам, почему та обычная на любой взгляд история его держала, не отпуская, волнуя и затягивая в свои сети, как болото. Не ожидая от себя этого, он попроси:

— Вы меня заинтриговали. Разрешите посмотреть мне эту вашу пациентку.

Женщина поправила шапочку на голове и заюлила:

— Вообще-то не положено.

Он тут же расшаркался перед ней с любезностями.

— Может быть в порядке исключения.

— Разве что так. В порядке развлечения, — сверкнула она глазами в его сторону.

— Вы чудная женщина, — поцеловал он ей руку.

— Пройдёмте, — выкинув вперёд руку указала она направление.

Они шли по белому коридору, пока не остановились около старой, обшарпанной двери в самом его конце. В узкой маленькой коморке с белыми тяжёлыми для нервов и глаз стенами, и страшно высокими потолками на железной, выкрашенной белой краской кровати, кто-то сидел, укрывшись с головой чёрным рваным одеялом. «И кто сочинил для больных такой цвет, — подумал он, осматриваясь. — Как эти условия можно назвать нормальными? Тут ещё два раза с ума сойдёшь и даже не заметишь этого». Только по голым ногам в стоптанных казённых тапочках и полам застиранного халата, можно определить, что это была женщина. Услышав скрип открываемого запора, она повернула голову и долго смотрела на вошедших в палату людей. Потом вдруг встала, распрямившись во весь свой небольшой рост, сбросив с себя на кровать одеяло, шагнула к ним. Лохматое, измученное человеческое существо. Докторша попятилась, явно не ожидая такого от тихой безмолвной больной, тяня из-за предосторожности за собой и Дубова.