Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

этот вечер я была окружена тремя или четырьмя поклонниками, и, быть может, именно это обстоятельство спасло меня.

Глава 11. Завтрак

Начинало светать, когда веселое общество решило завтракать в кофейне «Мадрид».

Я смеялась, но была печальна, понимая, что опять лишилась всего.

Возвратиться ли к матери, ехать ли на улицу Мира?

Я могла еще спастись, но любопытство, подстрекнув меня принять ужин, побудило согласиться и на завтрак. Да и к чему скрывать? Виконт *** несколько нравился мне.

Я не прощала ему грубого его разговора с женщинами, но так как он говорил со мной ласково, то показался обворожительным. Притом же я хотела, чтоб он не разговаривал с прочими так, как со мной.

Он сел в экипаж и пригласил меня.

– Это против правил, – сказал ему один из его друзей, – я открыл ее, и если ты овладеешь моей находкой, то я попотчую тебя добрым ударом шпаги.

– Этот идиот доведет меня до того, что я влюблюсь в вас, – прошептал виконт.

Оказались еще и другие претенденты: маркиз К., ныне удалившийся от света, скропал рондо в честь моей красоты.

Виконт взял мою руку.

– Думаю, что нельзя быть несчастным с тобой. Ты весела и чувствительна. Если когда-нибудь мне вздумается завести любовницу, я постучусь к тебе.

– Но я не отворю двери.

– По́лно! Я предложил бы тебе тысячу франков в месяц, экипаж три раза в неделю и уютную квартиру.

Я улыбнулась.

– Вы шутите! Я отказалась от большего: от целого состояния, от движимости в сто тысяч франков, от четверки лошадей и от груд золота.

– Старая песня!

– Не знаю, старая ли это песня, но знаю, что отказалась от целого состояния.

– Отчего?

– Оттого, что изнывала от скуки.

– Ну, я буду любить тебя и не стану давать денег.

– Это мне больше нравится.

Вообще, созерцая солнечный восход, человек становится менее корыстолюбивым.

Виконт заглянул внутрь себя и, под влиянием раскаяния, поведал мне все свои дурачества. Он промотал состояние, и теперь все его имущество состояло в красивом лице и в уме. Он также томился скукой, двадцать раз изменил своим любовницам, которые десять раз изменили ему. Это было непонятно для него. Он готов был расплакаться.

Прибыв в «Мадрид», виконт поклялся, что, если я полюблю его, он бросит свою Коралию.

– Никогда! – сказала я ему.

И объяснила, каким образом стала самой добродетельной белошвейкой в Париже.

Стали завтракать.

Втайне я давала себе слово вернуться на улицу Мира.

Отчего же я попала на улицу Пепиньер?

Оттого, что там жил виконт.

Кончено, мне не вернуться больше к матери, ибо я вступила в заколдованный круг. Мать простила меня раз, но теперь мои слезы не могли бы ее обезоружить.

И, сказать ли, я не чувствовала охоты плакать. Сумасшествие овладело всем моим существом, как будто я попала в царство феи Тапаж.

Фея Тапаж! Кадриль Оливье Метра, одного из современных музыкантов. Фея Тапаж! Я приближаюсь к триумфу в своем падении.

Однажды после веселого обеда предложили ехать в Мабиль.

Не помню, как мы вошли. Я, казалось, не шла, а летела, до такой степени была под влиянием шампанского и музыки.

В Мабиле есть места для прогулок, поле для танцев и салон для болтовни. В салоне сумасбродный виконт *** берет меня за талию и увлекает в вихрь вальса под звуки оркестра, играющего Tour du Monde.

Да, в этот вечер я совершила кругосветное путешествие. Важный профессор танцев, Марковский, предложил мне танцевать без музыки. Я не задумалась согласиться и помчалась с Марковским, который, хотя и предполагал во мне легкость, но не думал найти, так сказать, воздушность.

Откинув голову назад и распустив белокурые волосы, я едва касалась носками земли. Вокруг меня образовалась целая толпа. Собрался весь Париж – виновата, не было Леверрье. И однако на мабильском горизонте всходила новая звезда! Уже бросали букеты, англичане кричали «ура!», немцы молчали, но, без сомнения, думали, что я прилетела из сказочной области.

– Вы учились? – спросил меня Марковский.

– Да, выучила грамматику, – отвечала я.

Он не понял и понесся вдвое скорее. До этого времени мои ноги едва касались земли, теперь же гасили сигары у любопытных зрителей. Воздух стонал от бешеных рукоплесканий, у цветочниц не осталось ни одного букета; при последнем обороте Марковский бросил меня в оркестр, как бросил бы легкое платье или индийскую шаль.

Тут были не одни англичане и немцы, но собрался цвет общества и журналистов.

– Как ее имя? – спрашивали громко друг друга.

– Как ее имя? – сказал Делааж д’Ор. – Офелия!

Таким образом этот пророк всех восходящих звезд дал мне новое имя.

Но я, не желая прославить дурачествами свое имя Каролины де Фурко, назвалась иначе и объявила всем, что меня зовут Маргаритой Омон, ибо не хотела прицеплять к своей личности побрякушек.

Леон Гозлан, погасивший сигару; Аврелиан Шоль, ходивший со знаменитой актрисой; Нестор Рокеплан, любивший оперу на чистом воздухе; Ксавье Обрие, другой нескончаемый парадокс; Поль Бодри, Шамфлери, Берталь, князь Любомирский, какой-то герцог просили меня протанцевать менуэт.

Протанцевать! Да разве я умела танцевать?

Танцевать в опере немудрено; кто не танцует там? Но танцевать в Мабиле, пред такими зрителями, – есть о чем подумать. В Мабиле нужно создать свой танец, выдумать новые па, поражать неожиданностями, бросать туда и сюда остроумное или едкое слово. И притом создавать непрерывно, не повторяться, идти крещендо, сыпать неслыханными выходками, чтобы быть осыпанной бриллиантами.

Я пустилась – танец оказался вполне достойным Мабиля.

Англичанки закрыли себе лица руками, парижанки аплодировали, мои друзья всех сословий – ибо я уже приобрела бесчисленное множество друзей – засыпали меня букетами.

Мое торжество было так велико, что Алиса Провансалка, оригинальная танцовщица, назвала меня бесподобной и бросила букет.

Кажется, меня почтили букетами и Леонида Леблан, и Мари Коломбье, и Анна Дельон, и Кора Пирль, и другие славные актрисы всех театров, посетившие в этот вечер Мабиль.

Теперь меня удивляет только одно: я находила удовольствие танцевать в Мабиле и танцевала там целое лето, как будто только и было мне дела.

Говорят, в последние годы своей жизни Альфред Мюссе постоянно был пьян от абсента. То же могу сказать и о себе: мои ноги постоянно были пьяны от мабильских танцев и вальса.

Глава 12. Испанская комедия

Мраморная красавица чаще всего питает истинную страсть к одному только поклоннику, ему же имя легион. Потому-то ее мебель, туалет, состояние есть ее биография.

Но я не вела знакомства с этим поклонником, я была похожа на ту англичанку, которая скорее