Ольга Михайлова - Ступени любви

Лучия робко взглянула на Феличиано Чентурионе и ответила, что обувь в сундуке велика ей и падает с ноги. Она боялась споткнуться. Он засуетился, выглянул в коридор, потребовал от слуги немедленно найти обувщика. Лучия не понимала его. Что с ним случилось? Почему он второй день не уходит от неё? Почему всё время улыбается?

Во время обеда он снова был с ней, подсовывал лучшие куски, расспрашивал о том, какое мясо она любит, хочется ли ей сливок или малинового сока? Нравятся ли ей мидии — он пошлёт за ними… Лучия пожимала плечами. Она последние месяцы видела только грубую кашу и кружку воды в день, да ещё иногда Катарина приносила её фрукты из графского сада. Она не знала, что хочет, к тому же всю минувшую неделю ее мутило и рвало от каши. Лучия сказала, что не хочет мидий.

Чентурионе снова оглядывал прозрачную худобу носящей его ребёнка и тяжело дышал.

После обеда снова спросил, что ей хочется? Лучия вчера заметила, что здесь есть балкон и спросила, можно ли ей выходить на него? Феличиано Чентурионе снова покачнулся, и пол поплыл перед его глазами. Его дитя томилось без воздуха, задыхалось в смрадной коморке четыре месяца… Он был готов придушить себя, но, сглотнув комок в горле, сказал, что она может делать всё, что ей захочется. Но, может, она хочет в сад? Лучия порозовела. Да! Да! Она хотела в сад. Она так давно не видела деревьев, травы… Всё наверное, уже пожелтело?

Он снова вскочил, порывисто бросился к сундукам, порывшись там, нашёл роскошный дамский плащ с большим капюшоном, отороченным мехом, она хотела было сказать, что в нём будет жарко, но промолчала. Лучия хотела в сад.

Поздняя осень, в этом году удивительно тёплая, здесь, за замковыми стенами ещё почти не ощущалась, кое-где листва чуть побурела, да огромный дуб начал желтеть. Малиново-рубиновые головы пионов и осенних астр струили волнующий аромат, в траве звенели последние осенние цикады. Лучия любила трели цикад, всегда вычленяла их из шелеста трав и дуновения ветра. От свежей прохлады осеннего воздуха голова ее чуть закружилась, но стоявший рядом граф крепко держал её за руку. Лучия не хотела опираться на его руку, и осторожно освободившись, подошла к старому дубу, погладила складки коры, запрокинула голову в ещё синее небо. Путаница древесных сучьев, похожих на скрюченные старческие пальцы, вылезающие из земли корневища, ползущий по стволу последний жук с сияющей черным глянцем спинкой, — как здесь было хорошо…

Голос Феличиано Чентурионе раздался откуда-то издалека, и она вздрогнула. Он спрашивал, любит ли она цветы. Ей нравятся астры? Она покачала головой. Астры ей не нравились. А пионы? Они красивые… Нет? Она не любит цветы? Его расспросы досаждали ей и тяготили, мешали упиваться прелестью сада и прохладой осеннего дня, она так истосковалась по воздуху. Но графа Чентурионе сердить было опасно — это Лучия знала. Она поспешно ответила, что любит только весенние ландыши, но они давно отошли. Феличиано удивился. Ландыши… крохотные цветы горных уступов и речных пойм. Он тоже любил их, в детстве собирал горстями, приносил в спальню, да Катарина ругала его, говорила, что эти цветы нельзя оставлять в комнатах на ночь…

Когда они вернулись, их уже ждал сапожник, снявший с крохотной ножки Лучии мерку и пообещавший управиться за два дня. Лучию удивило, что граф распорядился и о зимней обуви для неё, заказал несколько пар. Но она снова почувствовала слабость и захотела прилечь. Чентурионе заботливо укрыл её, и сказал, что придёт к ужину. Лучии это было безразлично. От свежего воздуха у неё стали слипаться глаза, вялая сонливость сковала тело, она просто хотела спать…

Чентурионе, видя, что девчонка заснула, вышел и побрёл к себе. Этот день, столь длинный, вымотал и обескровил его, истомил чувством вины и собственной мерзости. Он злился на себя и безумно сожалел о своей бездушной жестокости. Девчонка, Феличиано видел это, смотрела на него с испугом: она боялась его. Боялась перечить, боялась возражать, боялась даже говорить с ним. Чентурионе вздохнул.

Выродок… какой же он выродок…

Он пришёл к ужину, принёс ей гребни для волос, заметив, что для расчёсывания у неё только обломок деревянного гребешка. Она обрадовалась — ей, и правда, не хватало их. После ужина Феличиано снова остался у неё — обнял так, чтобы ладонь касалась живота и, пока не заснул, нежно гладил его.

Глава 27

В воскресение на торжественную мессу, которую служил Раймондо ди Романо, собрались друзья Феличиано Чентурионе — Амадео ди Лангирано с супругой, его сестра Чечилия с мужем, Северино Ормани с женой. Все они не видели графа несколько недель: Амадео стыдился выставлять перед ним радость своего будущего отцовства и избегал встреч, Энрико был занят подсчётами сданного оброка, заготовкой дров и закупкой запасов на зиму, Северино возился с подготовкой зимней охоты.

Граф появился в боковом нефе, один, без свиты, в коротком алом плаще и алом берете, в тёмных сапогах, с кинжалом на поясе. Энрико, Амадео и Северино обернулись на него и удивленно замерли: Феличиано много лет не надевал красного, не любил этот цвет, хотя тот был ему к лицу. Но не странный выбор нелюбимого тона удивил друзей. Амадео внутренне ахнул. Со дня их горестного объяснения здесь же, у гробницы малыша Челестино, на сердце его лежал камень, а их близость была не усугублена, но почти разбита горестным пониманием Лангирано и безысходной скорбью Чентурионе. Но теперь… Теперь навстречу Амадео шёл не тот человек, что стенал у гроба брата, а граф Феличиано Чентурионе, владыка Сан-Лоренцо.

Переглянулись и Энрико с Северино: что с Чино? Лицо Феличиано, чисто выбритое и помолодевшее, светилось, глаза сияли, казалось, с прекрасного портрета стёрли слой вековой пыли и вязкой путины. Чентурионе с улыбкой распахнул объятия друзьям. Чечилия тоже не сводила с брата удивлённого взора — таким она помнила его только в своём детстве.

Минувшая ночь была милосердна, она облегчила Чентурионе скорбную муку покаяния. Вот оно какое — вразумление от Господа…Стыд и боль. Но он восполнит всё. Он возместит своему ребёнку все, чего в ослеплении злости и отчаяния лишил его, он покроет свой грех и замолит его. Господи, прости меня, прости меня и ты, мой малыш…

Он провалился в сон, всё ещё ощущая ладонью тепло своего чада. Проснулся на рассвете, удивительно освежённый глубоким сном, стало легче дышать, руки налились силой. Осторожно, чтобы не потревожить своё дитя, выбрался из-под одеяла, вернулся к себе. Потребовал воды из колодца, умылся ледяной водой, с наслаждением ощущая её хрустальную свежесть. Слуга принёс его обычный коричневый плащ, но Чентурионе окинул его неприязненным взором и покачал головой. Он не хотел его надевать. Старый слуга растерялся, но Феличиано сам распахнул свои сундуки и неожиданно заметил его, короткий плащ алого венецианского бархата. Цвет его был великолепен, и Феличиано, набросив его на плечи, с удовольствием оглядел себя в зеркале.