Ольга Михайлова - Ступени любви

Граф Чентурионе появился позже, к завтраку, сервированному слугами в покоях Лучии. С рассвета он узнал у Катарины, что девка уже на четвёртом месяце, и в конце мая ей рожать. На лице его было вчерашнее выражение — ласковой доброты, необычайно его красившее. Лучия впервые видела Феличиано Чентурионе при дневном свете, а не в полумраке, как обычно. Он имел светлую чистую кожу, большие карие глаза, высокий лоб и очень резкий, прямой и длинный нос, придававший лицу вид величавый и чуть высокомерный. Его округлый подбородок был рассечён небольшой впадиной, а волосы напоминали львиную гриву.

Сейчас, когда он, улыбнувшись, торопливо встал ей навстречу и осторожно усадил в кресло напротив себя, ничего пугающего в нём не было, это был галантный рыцарь и красивый мужчина. Но Лучия знала его сущность и только боязливо следила за ним глазами. Он же сам наполнил её бокал яблочным сидром, наложил ей на блюдо лучшие куски. Лучию постоянно в последние недели мутило от тех объедков, что Катарина приносила для неё с кухни, а теперь запах и аромат лучших яств неожиданно закружил голову. Она почувствовала волчий голод и вцепилась зубами в кусочек мяса молодой косули. Руки её затряслись, в глазах потемнело от затопившего ее наслаждени: она не ела мяса долгих четыре месяца.

Чентурионе увидел, что она странно побледнела, испуганно и озабоченно спросил, что с ней? Лучия, боясь вызвать чем-то его раздражение, робко улыбнулась и тихо пробормотала, что мясо очень вкусное.

— Но почему ты так побледнела? Почему руки трясутся?

Она пожала плечами и сказала, что просто давно не ела мяса.

Феличиано вдруг резко дёрнулся, встал, бесцельно прошёлся по комнате и остановился. Он почти не мог дышать от приступа дурной неловкости. Господи, угораздило же спросить! Торопливо подошёл к камину и, чтобы скрыть замешательство, подбросил в огонь пару поленьев. Чентурионе стало мучительно стыдно — до тошноты, потом его накрыла волна злости. Он сам распорядился выдавать девке только арестантский паёк, но сейчас от мысли, что его младенец в её утробе четыре месяца голодал, его проморозило, он затрясся истеричной дрожью.

Но винить было некого.

Мерзавец, дал он себе веское определение, потом смирил дыхание, снова сел к столу. Теперь он тоже при солнечном свете разглядел Лучию Реканелли, отметил круги под глазами, мертвенную худобу, просвечивающуюся кожу на скулах. Девчонка очень хотела есть, но старалась откусывать мясо маленькими кусочками и с жадным наслаждением жевала. Чентурионе снова вскочил и торопливо выскочил в коридор. Его душили стыд и ярость, навернувшиеся слезами на глазах и проступившие спёртым дыханием. Мразь, тварь, гадина… Как ты мог? Он ненавидел себя. Нервно, разъярённым львом метался по коридору, в ярости бил кулаком по каменной кладке и выл. Подонок… «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой предо мною…Прости меня, Господи, я стократно возмещу содеянное мною в гневе и безумии сердца моего… Помилуй мя…»

Успокаивался медленно, ощущая, как судорожно клокочет в горле кровавый спазм и содрогается грудь.

Лучия не заметила волнения графа — она была поглощена едой. Стол был уставлен деликатесами, но кое-что, что она раньше в доме отца любила, теперь казалось ужасным. Но учуяв запах рыбы, она с жадностью подтянула к себе блюдо и набросилась на хвост лосося, потом съела, жмурясь от удовольствия, грибное рагу. Тут она неожиданно почувствовала, что снова хочет спать и, поднявшись, юркнула за полог кровати, свернулась калачиком и уснула.

Она не слышала, как слуги унесли посуду на кухню и не видела графа Чентурионе, смертельно бледного, заглянувшего за полог кровати и окинувшего её, спящую, больным взглядом. Потом появился Мартино Претти и почтительно выслушал указания графа о фаршированной рыбе, свинине на косточке с овощами, жарком из красной дичи в глиняных горшочках и говяжьей вырезке по-царски в кисло-сладком соусе из слив и изюма, кои надлежало подать на обед. На ужин граф затребовал рагу из кролика, запечённый окорок с фаршированными морковью и печёными яблоками и форель с тыквенно-желудёвыми драниками. Мёд, фрукты, салаты. Всё надлежало подать в эту же комнату.

Повар поклонился.

Чентурионе сгорбился на стуле у стола. Мысль, что из-за него его дитя недоедало, всё ещё душила чёрным гневом. Он никак не мог успокоиться, прийти в себя. Глядел на тихо спящую Лучию и трепетал. Сволочь, мерзавец. Арестантский паёк… Его снова затрясло. Он ещё попрекал её черешней! Чентурионе снова вскочил, сатанинская злость сотрясла его. Сорвать её было не на ком — виноват был сам. Он до крови закусил губу, выскочил в коридор, яростно расшиб кулак об стену. Господи!! Прости меня, мерзавца, что же я творил-то… «А, что, если бы не ребёнок, ты бы этого не понял?» Этот тихий помысел пронёсся в нём и совсем изнурил.

Гнев растаял, перетёк в вязкое бессилие.

Да, он оправдывал свою жестокость к девчонке жестокостью к нему самому, но вот — эта жестокость наотмашь снова била по нему, по самому важному, самому дорогому… «А Я говорю вам — не воздавайте злом за зло…» Но он, горделивый и озлобленный негодяй, считал себя вправе плевать на заповеди Божьи… Мерзавец, мерзавец, мерзавец…

Едва Лучия проснулась, первое, что она увидела, были книги в дорогих переплётах, лежащие в изножии кровати. Граф Чентурионе сидел у камина и смотрел в пламя. Заметив, что она пробудилась, торопливо подошёл к постели, помог ей встать.

— Почему на тебе эти туфли? — обувь Лучии была сбита и сильно стоптана. — Я же сказал, что всё, что в сундуках — твоё.

Лучия робко взглянула на Феличиано Чентурионе и ответила, что обувь в сундуке велика ей и падает с ноги. Она боялась споткнуться. Он засуетился, выглянул в коридор, потребовал от слуги немедленно найти обувщика. Лучия не понимала его. Что с ним случилось? Почему он второй день не уходит от неё? Почему всё время улыбается?

Во время обеда он снова был с ней, подсовывал лучшие куски, расспрашивал о том, какое мясо она любит, хочется ли ей сливок или малинового сока? Нравятся ли ей мидии — он пошлёт за ними… Лучия пожимала плечами. Она последние месяцы видела только грубую кашу и кружку воды в день, да ещё иногда Катарина приносила её фрукты из графского сада. Она не знала, что хочет, к тому же всю минувшую неделю ее мутило и рвало от каши. Лучия сказала, что не хочет мидий.

Чентурионе снова оглядывал прозрачную худобу носящей его ребёнка и тяжело дышал.

После обеда снова спросил, что ей хочется? Лучия вчера заметила, что здесь есть балкон и спросила, можно ли ей выходить на него? Феличиано Чентурионе снова покачнулся, и пол поплыл перед его глазами. Его дитя томилось без воздуха, задыхалось в смрадной коморке четыре месяца… Он был готов придушить себя, но, сглотнув комок в горле, сказал, что она может делать всё, что ей захочется. Но, может, она хочет в сад? Лучия порозовела. Да! Да! Она хотела в сад. Она так давно не видела деревьев, травы… Всё наверное, уже пожелтело?