Там, где поют соловьи - Елена Чумакова

– Ну, это сладенькое барышне своей наливай, а мы лучше беленькую будем.

Стелла попыталась отказаться, ей еще не доводилось пробовать спиртное, просто не было случая. Но Клавдия Егоровна замахала на нее руками:

– Как это, за знакомство с будущими родственниками не выпить? Обижаешь! Это ж дамское… Что с рюмочки-то будет?

Стелла пригубила рюмку. Ликер оказался необыкновенно вкусным, и она отпила еще пару глотков.

– Ты поосторожнее, он пьется легко, но сорок градусов, имей в виду, – шепнул ей на ухо Валерка.

– Э-э нет, так не пойдет, – воскликнула хозяйка. – Первую до дна! Не оставляй нам слезы!

Стелла допила рюмку и почувствовала, как зашумело в голове. Ей стало весело, хотелось всех, включая Дусю, обнять, расцеловать. Она охотно отвечала на расспросы, рассказывала о себе, учебе, своих планах.

– Ты кушай, кушай! Закусывай, – шумела будущая свекровь, наливая ей вторую рюмку. – Такого пирога, как у нашей Дуси, ты точно не пробовала! И рыбку бери, отец сам наловил. Кушай, дочка, кушай. Твои-то родители где? Валерочка говорил, ты, вроде, сирота?

– Да, матушка умерла от тифа в восемнадцатом. Она врачом работала в военном госпитале, там и заразилась.

– А отец твой в гражданскую погиб?

– Нет. Отец, надеюсь, жив-здоров. Только он в Америке. Он инженер-кораблестроитель, работал несколько лет в России по контракту. Перед войной контракт закончился, и он вернулся на свою родину.

– А вас с матушкой, выходит, бросил? Не захотел взять с собой?

– Нет, не так. Матушка не захотела уезжать из России. Здесь ее родина, ее сестры, семья, любимая работа. Никто ж не знал, что грядут войны, революция, трудные времена.

– Ну, трудные времена – явление временное, – подал голос Евгений Андреевич, – мы из них уже выходим. Скоро построим коммунизм, и будет у нас жизнь получше, чем в вашей Америке!

– Вот что бывает, когда женщина ставит свои интересы выше мужних, – вновь вступила в разговор Клавдия Егоровна. – Я всегда говорю, вышла замуж – забудь свое «я». Женщина должна жить интересами мужа, быть ему надежным тылом! Ежели и муж заботится о благе семьи, то будет и достаток, и благополучие, и карьера. Да-да, карьера! Это для мужчины самое главное.

– А если мужу наплевать на карьеру? Если он просто хочет жить, как нравится? – вмешался Валерка.

– Тогда дело жены вразумить его и направить! – отрезала мать. – Вот чего бы достиг твой отец, ежели я не взяла бы все домашние хлопоты, воспитание детей на себя? Ежели не направляла его в нужное русло, не заставила учиться? Не сидели бы мы сейчас на этой даче! Заслуги заслугами, а без образования, без бумажки никуда. Так что твоя матушка, девочка моя, – повернулась она к Стелле, – поступила неразумно, не послушавшись мужа, не последовав за ним. И сама сгинула, и тебя обрекла на сиротство.

Стелла хотела возразить, но почувствовала себя дурно. Голова закружилась, в висках заломило, подступила тошнота. Она встала.

– Извините, что-то мне нехорошо. Голова разболелась. Мне надо на воздух.

Валерка вскочил, подхватил ее под руку, помог выйти на террасу. Немного посидев на ступеньках, они направились по дорожке к мосткам.

– Ты на матушкины слова не обижайся, близко к сердцу не принимай, – успокаивал Стеллу Валерка. – У родителей свои убеждения, у нас свои. Это она сейчас жена начальника, домработницей командует, на машине ее возят, а до недавнего времени на заводе, как все, вкалывала. Они у меня оба до войны на фабрике в Пскове работали. Пока отец воевал, матушка четыре года одна нас с сестрой поднимала. Самые голодные, трудные годы. Тоже всякого горя нахлебалась, но мужа верно ждала. Батю на работе многие побаиваются, а дома матушка – генерал. Характер!

– Валерочка, сы́ночка, вернись-ка на минуточку, – раздался голос Клавдии Егоровны с веранды.

– Ты посиди, подыши, я быстро, – Валерка вскочил и потрусил к дому.

Стелла разулась, опустила ступни в воду. Вода была удивительно прозрачной. Девушка различала каждый камушек, каждую веточку на дне. Вокруг ее ног роились мальки. Вдруг мелькнула щучка, и рыбки вмиг исчезли, словно растаяли. Вечерело. С озера потянуло свежестью. Ноги быстро замерзли в холодной воде. Зато головокружение и дурнота прошли. Стелла встала и отправилась в дом. Из открытого окна доносились голоса. Она услышала свое имя и остановилась, прислушиваясь.

– …нет, ты каким местом думаешь? – голос Клавдии Егоровны звучал возмущенно. – Наплевать на свое будущее – подумай об отце! О нашей семье! Ты знаешь, как отцу досталась его должность? Привести в семью дочь иностранца! А вдруг он империалистический шпион? Тебе самому придется всю жизнь писать в анкетах, что у тебя есть родственник за границей! Ты понимаешь, что это закроет перед тобой все высокие двери? Да еще эта мутная история с ее няней… Эта девчонка помогла бежать жене врага народа! Ты представляешь, что будет, если эта история всплывет? Даже и не думай! Нет, нет и нет! К тому же она какая-то больная… Пару рюмок выпила, и уже ей дурно… Зачем тебе больная жена? Нянчиться потом всю жизнь с ней…

– Мам, да никакая она не больная, – послышался тихий голос Валерки, – просто непривычная к спиртному, к такому обильному столу. Она же впроголодь живет!

– Подумаешь! Я тоже с вами впроголодь жила, однако в обмороки не падала! Говорю тебе, больная она! Просто скрывает от тебя. Не позволю этой девице проникнуть в нашу семью!

Вот тебе и «доченька»! А она-то поверила… Не помня себя, Стелла вбежала в дом, схватила сумочку, жакет, сказала срывающимся голосом:

– Успокойтесь, Клавдия Егоровна, я и сама в ваш дом больше ни ногой. Никакой свадьбы не будет! – и выбежала из дома.

– Подумаешь, фифа какая! А нечего подслушивать! – раздалось ей вслед.

Дачный поселок больше не казался девушке прекрасной картинкой будущей счастливой жизни. Она добежала до шлагбаума, перед которым стоял уже знакомый автомобиль. Из КПП вышел водитель, сел в машину.

– Простите, товарищ, вы не в Ленинград едете? – обратилась к нему Стелла. – Можете меня подвезти?

– До Ленинграда нет, а до станции подвезу. Садись, – ответил мужчина, взглянув на расстроенное лицо девушки.

Караульный поднял шлагбаум, и автомобиль помчался по шоссе. Стелла вдруг вспомнила о пирожных, так и оставшихся нетронутыми на столе, и ей стало ужасно жалко себя, своего утреннего настроения, рухнувших надежд. Душу жгла обида, на глаза наворачивались слезы, и она ничего не могла с этим поделать.

Уже свечерело, когда Стелла вернулась домой. В окне Василия Львовича и на кухне горел свет. Она постаралась привести себя в порядок, сделать спокойное лицо, прежде чем войти в квартиру. Кивнула выглянувшему из кухни Василию Львовичу,