Анатомия любви - Дана Шварц

не было. Даже у Джорджа Хериота[16] огни не горели. Ни одной свечи в окне.

Я начинаю копать, но еще и пары дюймов не вырыв, вдруг вижу перед собой мужчину. Никак по-другому это не описать, он словно вырос из-под земли прямо у меня под носом. Я не слышал, как он подошел, не слышал даже его дыхания. Шляпа закрывает его лицо, да к тому же в такой темноте ничего не разглядеть. Но у меня в руках лопата, помните, и я поднимаю ее вверх и говорю, чтоб этот тип не подходил. Это мой труп, заявляю, я нашел его и, что главнее, пришел первым. Всякий воскрешатель, стоящий этого звания, знает – нельзя тащить тело у того, кто уже стащил его.

Но этот тип, или призрак, да кем бы он ни был, только улыбается так мерзко, и я вижу ряд желтых зубов во рту. Вот тогда-то я и вспоминаю, что видел его прежде, что это один из тех ребят, что встретились нам с Дейви как-то ночью – ну ты помнишь, Джек, – и думаю: «О, так это ж законник». Пытаюсь сбежать, но не успеваю и пальцем шевельнуть, как этот тип прижимает платок к моему лицу, влажный, с каким-то сладковатым душком… я не знаю. Вроде и цветами пахнет, и смертью. Я пытался задержать дыхание, пытался бороться с ним, но затем все поплыло и закружилось, а следующее, что помню, – восход, и меня катят в кресле, накинув на голову вуаль.

Мы были где-то в Старом городе, я понял по запахам и по стуку булыжников, а еще я уверен, что мы переходили мост, но не знаю какой. Говорю вам, меня закутали в такие плотные, черные кружева – вуаль или вроде того – с головы до ног, будто я вдовушка в трауре или чья-то бабка. Я хотел сбежать, но ног не чувствовал и не мог шевельнуть рукой. Я даже видел с трудом сквозь эту тряпку, поэтому пришлось затаиться и надеяться, что меня где-нибудь оставят надолго, чтоб я придумал способ вырваться.

Мы добрались до дома с золоченой табличкой на стене, тип в шляпе постучал пару раз, и меня завезли внутрь, а потом через большую комнату в еще одну, похожую на театр. Да, я помню, это было похоже на театр, с рядами скамей и опилками на полу – я учуял запах, его ни с чем не спутать.

Тут с меня сняли эту вуаль. В зрительном зале никого не было, только на сцене стояли два стола и доктор в плаще. На одном из столов спал старик. А может, и не старик, видно было плохо, но, как по мне, на вид – старый. Еще и дрых, как настоящий старик.

Тот тип в шляпе взял деньги у дока и оставил меня пялиться в пространство и надеяться, что они не заметят, что я все еще жив, хоть меня и пытались укокошить.

Доктор принялся точить нож, и тут я не удержался – позвал на помощь, наверное, а может, взвизгнул, как собака. Тут док вытащил свой платок и капнул на него какой-то голубой жидкости. Я пытался дернуться и убежать, клянусь, но был будто связанный, хоть мои руки и ноги никто не держал. У меня в голове помутилось. Док прижал платок к моему лицу, и тут снова этот запах – протухшего трупа и каких-то цветов, вроде дамских духов. А потом комната поплыла, стало темно, и я больше не мог кричать. Будто какое-то колдовство. Больно не было, хоть должно бы, но не было. Захотелось спать, а после этого все как в тумане. Если бы не проснулся без своей левой, – он кивком указал на пустой рукав, где когда-то была левая рука, – решил бы, что все это взаправду мне приснилось или что перебрал лишку в пабе прошлым вечером.

Очнулся я уже в больнице Святого Антония, чувствуя, что все тело горит. Лежал на одной койке с двумя другими беднягами, каменщиками, которым раздробило ноги каменюкой размером с остров. Жалкое мы втроем представляли зрелище, доложу я вам.

– И ты больше ничего не помнишь? – спросил Джек, наклонившись вперед.

Мунро покачал головой.

– Меня чуток подержали в больнице, все пытались понять, как я остался без руки. Я рассказал им и о том типе, и о театре, и о вонючем платке, обо всем, в общем, но, похоже, никто не обратил на меня внимания. Решили, что я обычный выпивоха, попавший в неприятности, но тут мне особо и возразить нечего. Сами понимаете, из больницы постарался выбраться побыстрее. Там жуткая вонь, всюду смерть, а один из парней на моей койке храпел, как простуженный слон. Кормили неплохо, если выковыривать из еды всех червей. Личинки, как и все мы, просто пытаются согреться и набить пузо, не нам их осуждать. Эй, я тут подумал, может, мне здесь плеснут чего покрепче чаю? С учетом того, что я вроде как прошел через тяжкие испытания, как говорится.

Хейзел кивнула, и Йона пошла достать виски из буфета.

– А доктора в больнице сказали что-нибудь о твоей ране? О том, почему тебе могли отнять руку?

– Заметили, что стежки очень ровные. Словно тот, кто все это проделал, разбирался в таких вещах.

– Можно?

Мунро пожал плечами и задрал рукав рубашки, показав все, что осталось от левой руки. Ее обрезали по суставу; ниже плеча ничего не было. И, как сказал Мунро, черные стежки были маленькими, ровными и аккуратными. Из раны выделилось немного гноя, и кожа вокруг нее была красной и воспаленной, но стежки оставались на месте.

– Но зачем кому-то отрезать тебе руку? – озадаченно спросил Джек. – Я просто не могу этого понять.

Мунро принесли виски, и тот, в благодарность подмигнув Йоне, сделал большой глоток.

– Чтоб я знал, – сказал он, вытирая рот рукавом уцелевшей руки. – Больше мне могилы не копать, вот что самое плохое. И как мне теперь найти честную работу? Я ее и с двумя-то руками не нашел.

– Мы что-нибудь тебе подыщем, – заверил Джек. – Можешь прийти работать ко мне в театр.

– Эй, вот это смех! – крякнул Мунро. – Меня не так уж долго не было, чтоб не знать, как там дела. Закрыт из-за чумы, так ведь? Как там твоя работа в театре, Джек?

Джек спрятался в своем кресле.

– Можно найти что-то в Хоторндене, – сказала Хейзел. – Нам всегда нужны работники в сад. И… и ты же стрелок? Уверена, кухарка обрадуется нескольким кроликам.

Мунро выпятил грудь.

– Даже с одной рукой я самый лучший стрелок в Шотландии, уж это я вам зуб даю. Спасибо, мисс. На самом деле.

И он встал, сдергивая шапку, чтобы отвесить низкий