Советско-Вьетнамский роман - Андрей Игоревич Фальков

оптимистичны, – возразил Рузаев.

– Вовсе нет. У них нет больше охотников в этом районе. Дорога свободна. Люди могут спокойно ходить по своей земле. Эй, вы куда? – Шульц обеспокоенно посмотрел на просеку, на которую свернул ведущий.

– Туда, – Рузаев махнул рукой.

– Там деревня рядом, – наморщился Шульц, – надо было левее брать.

– Деревня не помешает, – хотел было ответить Рузаев, но проглотил слова.

Из леса прямо на дорогу выскочили три вьетнамских крестьянина в огромных конических шляпах. Один из них взвизгнул и исчез в лесу, а два других, размахивая руками, кинулись наперерез. Колонна остановилась.

– Что случилось? – удивился Рузаев.

– Все. Сейчас начнется, – обреченно вздохнул Шульц, – я же говорил, левее надо было ехать.

Тем временем крестьяне побежали вдоль колонны, издавая радостные вопли, а им навстречу с такими же криками вылезали вьетнамские водители и солдаты.

Рузаев хотел было приказать следовать дальше, но из джунглей начали выбегать еще крестьяне. Солдаты что-то закричали им и замахали руками, показывая на командирский газик. Буквально через секунду Рузаевка и Шульца вытащили из машины, надели им на шею гирлянды цветов и натолкали полную машину фруктов. Офицеры пытались, было сопротивляться, но толпа росла, и Тих Лан пояснил, что теперь им без благодарностей не уйти.

В общем, колонна смогла тронуться только через полчаса. Крестьяне махали им вслед, а Рузаев радостно улыбался. Кашечкин сидел в кузове тягача и рубил штык-ножом ароматную шишку ананаса. Остальные ананасы, раскатившиеся от тряски по всему кузову грузовика, солдаты-операторы ловили и запихивали в огромный мешок.

Глава 16. Грустный рассказ о том, как лейтенант Кашечкин серьезно заболел, а потом выздоровел

Станет худо организму -

Покупай в аптеке клизму

Убедись, товарищ, лично

Клизма действует отлично

Нету сил совсем работать

И болезня злая гложет

Клизма с перцем и горчицей

В педагогике поможет

Говорят, народное творчество

– А? Что, летят? – весь мокрый от пота, с выпученными глазами, Кашечкин вскочил с толстой плетеной циновки. Спросонья он ничего не понимал.

– Спи, – Рузаев, глядя на экран целеуказания, глубоко затянулся сигаретой, – все спокойно.

Последние три дня они вообще не вылезали из кабины управления. Правда, эта позиция была комфортней – трудолюбивые вьетнамцы, как кроты, отрыли огромный блиндаж и закатили туда весь комплекс. В блиндаже было тихо и более-менее прохладно. Однако от работающей аппаратуры стояла нестерпимая духота.

В редкие часы отдыха Рузаев и Кашечкин спали прямо в блиндаже, на полу кабины, готовые за считанные секунды вступить в бой. От жары и напряжения Рузаев похудел и весь осунулся. Кашечкин стонал во сне и сильно потел. А в последние три дня на него навалилась еще одна напасть – медвежья болезнь. Рузаев смеялся, что Кашечкин так боится американцев, что его желудок реагирует даже на разговоры о них.

– Спи, – еще раз повторил Рузаев, – пока можно!

В ответ Кашечкин только застонал и, бормоча под нос ругательства, побрел к выходу.

– Что, опять?

– Угу, – кивнул Кашечкин и с грохотом скатился по металлическому трапу.

Вернулся он минут через десять, все еще потный, бледный и трясущийся.

– Что-то ты мне не нравишься, – заметил Рузаев. – Ты лекарство пил?

– Пил.

Кашечкин схватился за живот и боком упал на циновку. Врач-вьетнамец, лечивший полк охранения, осмотрел его. И дал отвар какой-то травы, велев не есть ничего, кроме риса. Врач больше напоминал знахаря, хотя утверждал, что лечит по науке и что у него есть диплом медицинского колледжа. Но в это верилось с трудом. И все же Кашечкин отвар пил и рис ел. Легче не становилось.

– Что, живот болит?

– Да, – слабо простонал Кашечкин. – Я попробую заснуть.

– Ты когда в последний раз в туалет ходил?

– Час назад.

Рузаев хмыкнул, слез с табурета и подошел к нему, чтобы пощупать лоб.

– Нет, температуры нет. Ты давай, парень, держись. Сам знаешь, заменить тебя некому.

– Ах, черт возьми! – Кашечкин, прилегший было, снова резко вскочил и бросился к выходу из блиндажа.

– Болеть! – Тхан Донг, бывший рядом, проводил Кашечкина долгим взглядом и потом добавил:

– Много болеть.

– Сам вижу. Придется вместо него Зуан Лона сажать. Зуан Лон!

Зуан Лон оторвался от протирания пульта и подошел к Рузаеву.

– Садись! – указал Рузаев на место офицера наведения. Зуан Лон спокойно сел.

– Сумеешь?

– Стараться, – ответил Зуан Лон.

– Молодец.

Рузаев взглянул на часы. Прошло уже минут пятнадцать, а Кашечкина все не было.

– Товарищ Тхан, – забеспокоился Рузаев, – сходи, посмотри, где лейтенант Кашечкин.

Тхан выбрался наружу и очень быстро вернулся.

– Там… – не находя слов, он изобразил сложную пантомиму.

– Тен жа… То есть… Тюен зи сай жа13? – по-вьетнамски переспросил Рузаев.

Тхан разразился потоком вьетнамских слов, из которых Рузаев ничего не понял, но все сидевшие в кабине тут же оглянулись на него. Поняв, что произошло что-то серьезное, Рузаев приказал следить за воздухом и сам полез наружу.

Кашечкин лежал тут же, на земле. Глаза его были закрыты, колени подтянуты к животу. Он был без сознания.

* * *

Кашечкин как сквозь сон воспринимал дорогу. Живот болел нестерпимо, голова кружилась, сидеть было невозможно. Лежать тоже. Во рту пересохло. Хотелось пить, и он жадно хлебал из какой-то фляги, но вода тут же, не задерживаясь в организме, выходила таким путем, что и сказать стыдно.

Мучения его облегчились в Ханое, но не прошли совсем. Просто лежать на чистой покойной простыне намного удобнее и приятнее, чем на жестком сиденье автомобиля или даже на полу боевой кабины. Да и в госпитале его сразу окружили таким вниманием и заботой, что на душе полегчало. Чувствовалось – вьетнамцы готовы на все, лишь бы он поскорее поправился. Пришел старенький врач, наполовину седой. Его сморщенное лицо, напоминавшее сушеную сливу, неодобрительно кривилось, пока он ощупывал живот Кашечкина. Потом врач что-то долго объяснял двум женщинам, а Кашечкину дали лекарства, и он заснул.

Проснулся Кашечкин оттого, что почувствовал, как с него стянули одеяло и холодными твердыми пальцами мнут живот. Кашечкин открыл глаза и увидел над собой склоненного Шульца и полную русскую женщину средних лет. Женщина деловито ощупывала его.

– Так больно? – спросила она.

– Да! – простонал Кашечкин.

– А так?

– Так нет.

– А так?

Она нажала пальцем на какую-то точку, и Кашечкин взвыл.

– Ну что, Наталья Ивановна? – озабоченно спросил Шульц.

– Надо бы анализ сделать. Но вообще-то и без анализов все ясно. Они, – женщина кивнула куда-то в сторону, – не ошиблись.

Кашечкин проследил за ее взглядом. Там, чуть позади, стояли вчерашний старенький доктор и Фан Ки Ну. И