Филиппа Грегори - Широкий Дол

Ознакомительный фрагмент

– Конечно, подыскиваю, – сказала мама, стараясь не смотреть мне в глаза. – Это совершенно естественно. Неужели ты думала, что он на всю жизнь останется холостяком? Что он забудет о своем долге, о необходимости продолжить свой род и умрет бездетным?

Я, открыв рот от изумления, смотрела на нее. Я никогда прежде не думала о подобной возможности. Я вообще ни о чем не думала, зная лишь, что этим летом наши отношения с Гарри стали куда более близкими, почти интимными и мне очень приятно, когда он особенно мил со мной. Я радовалась каждой его теплой улыбке, каждой нежной интонации, каждому ласковому взгляду.

– Просто я еще совсем не задумывалась о нашем будущем, – призналась я, что вполне соответствовало действительности, ибо мои незавершенные, недодуманные планы были, в общем-то, по-детски беспомощными и бесполезными.

– А я задумывалась, – строго сказала мама, и я поняла, что она очень внимательно за мной наблюдает, а я совсем забыла о выражении своего лица, и оно оказалось совершенно незащищенным. С раннего детства я воспринимала свою мать как незначительную пешку на огромной шахматной доске наших угодий, и сейчас для меня стало настоящим потрясением то, что она-то, оказывается, всегда очень внимательно за мной наблюдала и знала меня так, как никто другой и не мог меня знать. Она родила меня, она следила за тем, как я делаю свои первые шаги, и видела, как быстро я от нее отдаляюсь, как во мне разгорается пылкая страсть к земле Широкого Дола, как мне нравится заниматься хозяйством в поместье. Если бы она знала… Но я не посмела завершить эту мысль. Нельзя, невозможно было даже предположить, что мама может обо мне подумать, если осмелится неким образом проникнуть за те преграды, которыми я отгородила свои мысли и свою душу от любой попытки проникновения.

И все же мама уже много лет испытывала из-за меня некую неясную тревогу. Ее маленькие плаксивые надоедливые замечания и постоянное недовольство мною вылились в итоге в серьезные подозрения, что мне вообще свойственны неподобающие мысли и чувства. И когда отец настаивал на том, что никто из рода Лейси никогда не допускал неподобающих мыслей и дурных поступков, мать была вынуждена с ним соглашаться и признавала, что ее жалобы в мой адрес произрастают главным образом из ее привычки к городскому воспитанию и светским условностям. Но теперь рядом с ней уже не было моего шумного беспечного папы, и некому было опровергнуть ее суждения, так что она без помех вглядывалась в меня и, надо сказать, многое видела достаточно ясно. Она не просто требовала, чтобы я «вела себя должным образом» – с этим-то как раз бороться было нетрудно, – но явно подозревала, что я в глубине души испытываю отнюдь не те чувства, какие следует испытывать юной девушке.

– Мама… – прошептала я. Это был полубессознательный призыв к ней, моей родительнице, просьба защитить меня, избавить от преследующих меня страхов. Впрочем, куда сильней меня страшили те мысли, связанные со мной, что таились в глубине ее голубых глаз, взгляд которых вдруг стал необычайно острым.

Она тут же перестала бесцельно возиться в ящичках своего комода и повернулась ко мне, с беспокойством вглядываясь в мое лицо.

– Что с тобой, Беатрис? – сказала она. – Я не в силах понять, что у тебя на уме. Ты – моя родная дочь, но для меня всегда остается неразрешимой загадкой, о чем ты в тот или иной момент думаешь.

Я что-то пробормотала невнятно, не находя нужных слов. Сердце все еще взволнованно и глухо стучало у меня в груди после того, как мне померещился Ральф на ложе моих родителей. Всего через несколько минут после того злосчастного видения я была не в силах объясняться с матерью, не в силах смотреть ей в лицо.

– В этом доме явно творится что-то не то, – вдруг с уверенностью сказала она. – Меня здесь держали за дурочку, но я далеко не глупа. И прекрасно чувствую, если в доме происходит что-то нехорошее, а в данный момент это именно так.

Я протянула к ней руки – отчасти просто из желания к ней прикоснуться, но в основном желая развеять те мысли, которые, как я всерьез опасалась, у нее возникли. Однако она не только не сжала мои руки в своих, но и не сделала ко мне ни шагу. Она так и осталась на месте, не испытывая ни малейшей благодарности за мой почти детский порыв; она по-прежнему смотрела на меня холодно и вопрошающе, и этот взгляд лишал меня мужества.

– Ты и отца своего любила не так, как это делают обычные дети, – убежденно заявила она. – Я всю твою жизнь за тобой следила. Ты любила его, потому что он был сквайром, хозяином Широкого Дола. Я это твердо знаю. Хотя никому никогда не было дела до того, что я знаю и о чем я думаю. Но я всегда понимала: эта твоя любовь до некоторой степени… опасна.

Я невольно охнула, ибо ей удалось отыскать это ужасное, точное, высвечивающее правду слово, и переплела пальцы лежавших на коленях рук, чтобы хоть как-то скрыть то, как сильно они дрожат. Я чувствовала, что мое лицо, повернутое к матери, белее простыни. Даже если б я была убийцей и меня допрашивали в суде, я бы, наверное, не испытывала такого чувства вины и такого страха. И это, по всей вероятности, было ей совершенно ясно.

– Мама… – снова прошептала я, умоляя ее прекратить этот безжалостный поток предположений, которые, точно путеводная нить в лабиринте, могли привести ее туда, где скрывалась истина, глубоко запрятанная в тайниках моей души.

Она, наконец, отлепилась от своего комода и двинулась ко мне. На этот раз я чуть не отшатнулась от нее, но что-то – какая-то гордость, какая-то сила? – остановило меня, и я стояла совершенно неподвижно, как скала, и храбро смотрела ей в лицо своими лживыми глазами.

– Беатрис, я готовлю помолвку Гарри и Селии, – сказала она, и я заметила, что глаза ее блестят от слез. – Ни одна женщина не испытывает радости, когда в ее дом приходит новая хозяйка. Ни одна женщина не хочет, чтобы ее сын отвернулся от нее ради своей молодой жены. Я иду на это только ради Гарри. – Мама помолчала и решительно прибавила: – И ради тебя! Ты должна избавиться от чар этой земли и ее хозяина, тебя необходимо от этого избавить. И потом, когда в доме появится молодая женщина, немного постарше тебя, ты станешь чаще выезжать. Ты сможешь вместе с Селией посещать Хейверингов, сможешь вместе с ними ездить в Лондон. И Гарри будет увлечен своей молодой женой, так что на тебя у него будет оставаться гораздо меньше времени.

– Так вы, мама, хотите встать между Гарри и мной? – спросила я, охваченная возмущением.

– Да, – храбро ответила она. – У нас в доме явно поселилось некое зло. Какое именно, я пока сказать не могу, но я отчетливо чувствую его присутствие. Словно намек на страшную опасность. Я чувствую запах этого зла в каждой комнате, где вы с Гарри работаете вместе. Пойми, вы оба – мои дети. И я должна хранить вас обоих. Должна спасти вас от любой опасности, какая бы всем нам в этом доме ни угрожала.