Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

Теперь ковер, упрятанный в чехол, лежал у моих ног, я сидела с понурым видом в рыбацкой лодке, а Аполлодор, стараясь держаться на безопасном расстоянии от берега, налегал на весла и направлял суденышко на запад. К Александрии.

Я видела огни вражеских костров и поднимавшийся над ними дым. Вскоре мы миновали неприятельский лагерь, и берег превратился сначала в линию безлюдных песков, а потом стал покрываться зеленью. Мы приближались.

Моряки, подплывающие к Александрии, в первую очередь замечают маяк. Однако я этой картины не увидела: задолго до появления маяка я забралась в ковер, и Аполлодор надежно обвязал его.

Я оказалась заключенной в темный шерстяной кокон, пахнущий сладковатой пылью. Я ничего не видела, но ощущала, как приподнимается и опадает на волнах лодка. Когда качка усилилась, я догадалась, что мы уже на входе в гавань: даже в хорошую погоду волнение там сильнее, чем в открытом море, поскольку волны разбиваются об основание маяка.

Из-за того, что нас подбрасывало на волнах, меня стало подташнивать. Я не могла сдержать слабой улыбки: целый день выбирала ковер, а теперь рискую в один миг его испортить.

— Какое впечатление это произведет на Цезаря! — сказала я себе. — Очаровательный подарочек, ничего не скажешь.

Оставалось лишь закусить губу и заставить себя забыть о качке. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но тут мы вошли в спокойные воды. Лодка перестала дергаться и подскакивать, а до моего слуха донеслись приглушенные ковром голоса. Тем же путем плыли и другие лодки.

Разумеется, иначе и быть не могло: дворец нельзя отрезать от мира, он нуждается в постоянном подвозе провизии и топлива. И уж конечно, стража не обратит внимания на одну небольшую и ничем не примечательную лодку.

Я услышала, как Аполлодор добродушно переговаривается с лодочниками, в то время как наша посудина легко скользит по неподвижной воде. Потом дерево стукнулось о дерево, и лодку снова сильно качнуло, когда Аполлодор выбрался из нее на берег. Теперь он не греб, а тянул ее на веревке вдоль канала — скорее всего, главного. Он пересекал город с юга на север, соединяя озеро с дворцом.

Который сейчас час? Судя по оживленному движению на воде, еще день; но мне хотелось, чтобы время клонилось к закату. Чем позднее я доберусь до покоев Цезаря, тем вероятнее, что он будет один.

Мы скользили по водной глади, а потом вдруг остановились. Должно быть, это вход на территорию дворца. Зазвучали приглушенные неразборчивые голоса: Аполлодор объяснялся с дворцовой стражей. Что он им говорит?

О Исида, должно быть, ты вложила в его уста нужные слова. Я услышала, как Аполлодор рассыпался в благодарностях, и перекрывающая канал железная решетка со скрежетом поднялась, давая нам проплыть.

Я почувствовала, как привязывают лодку. Потом наступила тишина: ничего, ни голосов, ни движения. Через некоторое время мне уже казалось, что я задыхаюсь. Плотно скатанный ковер не позволял наполнить легкие, а неподвижность раздражающе дезориентировала.

Должно быть, я либо заснула, либо впала в забытье, потому что совершенно ничего не помню до того момента, как пришла в себя от тряски. Ковер (и меня внутри него) куда-то несли. Я не знала, Аполлодор это или кто-то другой, и старалась расположиться естественно, чтобы ничто — за исключением веса — не выдало моего присутствия. Что касается тяжести, мы с Аполлодором заранее придумали объяснение: будто бы в ковер завернуты золотые сосуды в дар Цезарю.

Я пыталась вытянуться так, чтобы никакие подозрительные выпуклости не были заметны. Однако если бы я застыла слишком прямо, это выглядело бы неестественно, так что мне приходилось изгибаться в такт шагам, насколько позволял позвоночник.

Казалось, моя шея вот-вот хрустнет, а голова на каждом шагу ударялась о внутреннюю поверхность скатанного ковра. В сочетании с духотой это грозило самым настоящим обмороком; перед моими глазами уже вспыхивали звездочки.

Мы снова остановились. Я услышала тихие голоса, потом более громкие. Судя по тону, люди спорили.

Заскрипела дверь.

У меня перехватило дух. Голоса зазвучали снова. Я почувствовала, как меня положили на пол, и ощутила тянущее усилие, когда разрезали крепление. А затем внезапно кто-то дернул ковер за край, он развернулся, и я выкатилась наружу, на скользкий пол из оникса. Мне не сразу удалось опомниться и остановиться. Первое, что я увидела, — две мускулистые ноги в римских военных сапогах.

Я села, мой взгляд быстро взбежал верх по кожаным ремням облачения, по сверкающему панцирю, и я посмотрела в лицо стоявшего надо мной человека.

Лицо Цезаря.

Я знала его по бюстам и портретам. Они прекрасно передавали черты, однако ни один художник или ваятель не сумел запечатлеть ту сдержанную, грозную мощь, которой дышал весь его облик.

— Приветствую тебя, — произнес он.

Голос его был тихим — почти шепот, однако не тот шепот, как если бы Цезарь боялся подслушивающих. Нет, то был шепот человека, не имеющего нужды повышать голос, ибо окружающие и так напрягают слух, дабы уловить каждое его слово.

И все же я заметила промелькнувшую по его лицу тень удивления, полностью скрыть которое не удалось даже ему.

Он наклонился, взял меня за руку и помог встать, поражая своей спокойной уверенностью: ведь мне ничего не стоило ударить его ножом. Но вместо того я поднялась и оказалась с ним лицом к лицу.

Все мои страхи отступили, теперь стало не до них. Следовало сориентироваться в происходящем, а я еще нетвердо держалась на ногах после путешествия в ковре и едва справлялась с головокружением. Снаружи было темно, покои освещались масляными светильниками. Сколько прошло времени? Как долго мы ждали допуска к Цезарю? По-видимому, он сейчас один. Неужели это возможно?

— Подарок от царицы Египта, — промолвил Аполлодор, указывая на развернутый ковер.

Цезарь ступил на него, пригляделся и сказал:

— Но он не египетский.

— Зато я египтянка, — прозвучал мой ответ.

Цезарь воззрился на меня. Он смотрел так, будто сдерживал насмешливую улыбку.

— Ты тоже не египтянка, — сказал римлянин совершенно бесстрастно.

Невозможно определить, о чем он думал, но эта насмешливая бесстрастность не казалась холодной. В ней явно было что-то притягательное.

— Конечно, Цезарю известно, что наш род происходит из Македонии, но я царица Египта и впитала в себя дух своей страны.

— Так ли это?

Цезарь обошел меня вокруг, словно я была деревом, укоренившимся и растущим в его — моих — покоях. Ибо я поймала себя на том, что ощущаю себя незваной гостьей в собственном дворце.