Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...

– Нет, – признаюсь я, совершенно сбитая с толку. – Но зачем? Они же не мне принадлежат!

– Тоже мне довод! – И Клодина с презрением пожимает плечами. – Ах, чёрт, я ничего не могу придумать. А у вас есть деньги?

– Да… Около восьми тысяч франков. Ален оставил мне много денег.

– Я не об этом вас спрашиваю. У вас есть свои деньги, ваши личные средства?

– Постойте, триста тысяч франков приданого, и потом, три года назад я получила в наследство после смерти моей бабушки Лажарис пятьдесят тысяч франков наличными.

– Ну и ладно, с голоду вы не умрёте. Вас не слишком волнует, если позднее, при разводе, вам придётся взять вину на себя?

В ответ я высокомерно качаю головой: «нет».

– И меня тоже, – как-то странно говорит Клодина. – Тогда, дорогая моя девочка… уезжайте.

Я молчу, не шевелясь.

– Моя консультация, мой врачебный совет не вызывают у вас, Анни, прилива восторга? Оно и понятно. Но я ничего другого не могу найти, мне больше ничего не приходит в голову.

Я поднимаю на неё полные слёз глаза и молча указываю на свой дорожный сундук, грубошёрстный костюм, высокие ботинки, плащ – ребяческое снаряжение великой путешественницы, приобретённое за эти последние дни. Она улыбается, но её чудесные глаза затуманиваются:

– Вижу, вижу. Я поняла это сразу. Куда уезжает моя дорогая Анни, с которой я расстаюсь навсегда?

– Не знаю.

– Это действительно так?

– Клянусь вам.

– Прощайте, Анни.

– Прощайте… Клодина…

Прильнув к ней, я умоляю:

– …скажите мне ещё…

– Что, дорогая?

– Что Ален не причинит мне зла, если догонит…

– Он не догонит вас. Во всяком случае, в ближайшее время. Прежде чем вы встретитесь с ним, вам придётся повидать весьма неприятных господ со множеством всяких бумаг, а затем будет развод, всеобщее порицание и свобода…

– Свобода… (Я говорю очень тихо, как и она.) А что свобода… Это очень тяжёлое бремя, Клодина? С ней трудно справиться? Или же это огромная радость, распахнутые дверцы клетки и весь мир будет принадлежать мне?

Тряхнув кудрявой головой, она очень тихо отвечает:

– Нет, Анни, всё это произойдёт не так скоро… А может, и никогда… У вас долго ещё останутся следы от цепей… А может быть, вы из породы тех женщин, которым суждено подчиняться? Но, есть нечто худшее. Я боюсь…

– Чего же?

Она смотрит мне прямо в глаза. Я вижу прекрасные глаза Клодины и слёзы, маленькие слезинки, застывшие на ресницах её золотистых глаз, не пожелавших озарить меня своим светом…

– Я боюсь Встречи. Ведь вы должны встретить того человека, который пока ещё не встретился вам на вашем пути. Да, да, – продолжает она, увидев мой возмущённый жест, – он где-то ждёт вас. Это и справедливо, и неизбежно. Только, Анни, дорогая моя Анни, сумейте распознать его, не ошибитесь, ведь на свете у него есть двойники, есть похожие на него призраки, и даже карикатурно на него похожие, между вами и им стоит немало таких, через которых надо переступить или которых надо просто отстранить…

– Клодина, а вдруг я состарюсь, так и не встретив его?

Она высоко поднимает красивую руку:

– Не теряйте надежды. Значит, он ждёт вас по ту сторону жизни.

Я молчу, я преклоняюсь перед её безграничной верой в единственную большую любовь, а также горжусь, что я одна из немногих знаю настоящую Клодину, восторженную и непокорную, словно юная жрица.

Как и в Байрете, я готова во всём, не задумываясь, хорошо это или плохо, повиноваться ей. Она смотрит на меня, и я ищу в её глазах тот хищный блеск, который ослепил меня в саду Маркграфини…

– Да, ждите, Анни. Может на свете и нет человека, который был бы достоин… этого.

Она ласково слегка касается моих плеч, и я прижимаюсь к ней, она читает по моему лицу, что я готова отдать ей всю себя, что я бесконечно одинока, читает готовые сорваться с моих уст слова… Она быстро зажимает мне рот тёплой ладонью, затем подносит её к своим губам и целует её.

– Прощайте, Анни.

– Клодина, ещё одну минуту, одну только минуту! Я хотела бы… я хотела бы, чтоб вы любили меня издали, ведь вы могли меня полюбить, раз я уезжаю, а вы остаётесь!

– Я не остаюсь, Анни. Меня уже нет. Разве вы не чувствуете этого? Я уже всё бросила… кроме Рено… ради Рено. Подруги предают, книги обманывают. Париж не увидит больше Клодину, она будет стареть вместе со своим другом в окружении своих родственников– деревьев… Он состарится раньше меня, но уединение способно совершать чудеса, и, кто знает, может, мне удастся отдать ему часть своей жизни и продлить его жизнь…

Она отворяет дверь, сейчас я потеряю своего единственного верного друга… Каким жестом, какими словами могла бы я её удержать?.. Но белая дверь уже скрыла от меня её стройную фигурку, я слышу лёгкий шелест платья и лёгкие, заглушенные ковром удаляющиеся шаги, такое же шуршание недавно предшествовало её появлению… Клодина уходит!

Я только что прочитала телеграмму Алена. Через тридцать шесть часов он будет здесь, а я… Сегодня вечером я уеду скорым поездом «Париж—Карлсбад», тем самым поездом, который вёз нас когда-то в Байрет. А куда я поеду оттуда… я сама пока не решила. Ален не говорит по-немецки, это ещё одно небольшое препятствие на его пути.

Я много размышляла последние два дня, у меня голова устала от дум. Моя служанка будет поражена не меньше мужа. С собой я беру лишь двух маленьких друзей: собачку Тоби и револьвер Тоби. Так что я буду под хорошей охраной. Я твёрдо решила уехать, я не стану заметать следы, но и не собираюсь, как мальчик-с-пальчик, помечать свой путь белыми камешками… Это не безрассудный побег или неожиданное бегство; узы, связывающие нас, подтачивались уже давно, а за последние четыре месяца они ещё больше истончились и не выдержали. Что нужно было для этого? Всего-навсего, чтоб рассеянный тюремщик ненадолго удалился и узнику представился тогда весь ужас его темницы, а в дверную щель пробился солнечный свет.

Будущее моё неясно. Так даже лучше, я не хочу, чтоб меня мучили предчувствия, Клодина и так слишком напутала меня! Я хочу верить, хотя и боюсь, что есть на свете далёкие страны, где всё будет ново для меня, что есть города, одно название которых влечёт к себе, что есть небеса, под которыми в вас может вселиться другая душа… Неужели на всей огромной земле не найдётся некое подобие рая для такого маленького создания, как я?

Я стою перед зеркалом в своём рыжем костюме и прощаюсь со своим отражением, со здешней Анни. Прощай, Анни! Ты слаба и нерешительна, но я всё же люблю тебя. Увы, мне больше некого любить, кроме тебя.

Я заранее принимаю всё, что случится со мной. С лёгкой грустью, без всяких иллюзий смотрю я в будущее. Меня ждёт новая жизнь. Я стану одинокой путешественницей, той, которая в течение недели вызывает любопытство в гостиницах за общим столом, в которую во время каникул влюбляется безусый школьник или страдающий артритом старик на водах… Обедает она всегда одна, её бледность злые языки объясняют сердечной драмой… Она всегда в чёрном или тёмно-синем, её печальный и неприступный вид оскорбляет и отталкивает случайно повстречавшихся на её пути соотечественников… Она та, за которой неотступно следуют мужчины, потому что она хороша собой и одинока, а может, и потому, что у неё на руках поблёскивают крупные дорогие жемчужины… Она та, кого ночью убивают в её номере, в постели, чьё окровавленное, изуродованное тело обнаруживают на рассвете… Нет, Клодина, меня ничто не путает. Ведь это и есть сама жизнь, бесконечно текущее время, и на каждом новом повороте пути я буду ждать обещанное чудо, ради которого я покидаю привычный мир.