Александр Дюма - Сальватор

Госпожа де Маранд просияла от счастья, но банкир словно не замечал этой эгоистичной радости.

Он продолжал:

— Как будет встречена в свете, позвольте вас спросить, дорогая Лидия, новость о дуэли между господином Жаном Робером и господином де Вальженезом? Чему ее припишут? Начнут выдвигать самые нелепые предположения, пока не всплывет правда. Ведь между поэтом и фатом никакого другого соперничества быть не может. Я окажусь по воле обстоятельств втянут в эту историю. А ведь ни мне, ни вам этого не хочется, верно? Я убежден, что и господин Жан Робер к этому не стремится. Так что не беспокойтесь, дорогая, и положитесь на меня. Простите, что я невольно причинил вам беспокойство в поздний час.

— Что же будет?.. — отважилась спросить г-жа де Маранд; на ее лице отразился ужас: она начала смутно догадываться, что именно ее муж займет во всем этом деле место любовника.

— Ничего необычного не произойдет, дорогая Лидия, — продолжал банкир, — я берусь все уладить наилучшим образом.

— Сударь! Сударь! — взволнованно воскликнула г-жа де Маранд, привскочив на постели, так что ее белая шея и округлые плечи, это бесценное сокровище, предстали взору банкира. — Сударь! Вы будете из-за меня драться?

Господин де Маранд задрожал от восхищения.

— Дорогая моя! — молвил он. — Клянусь, что сделаю все возможное, дабы вы как можно дольше были уверены в моей почтительнейшей нежности.

Он встал и в третий раз поцеловал жене руку:

— Усните с миром!

Госпожа де Маранд схватила обе его руки и, целуя их, проникновенно сказала:

— О сударь, сударь! Отчего же вы меня не полюбили!

— Тсс! — приложил г-н де Маранд палец к губам. — Не будем говорить о веревке в доме повешенного.

Взяв свечу и портфель, г-н де Маранд удалился так же тихо, как и вошел.

VIII

ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ДЕ МАРАНД ЧРЕЗВЫЧАЙНО ПОСЛЕДОВАТЕЛЕН

Господин фон Гумбольдт, великий философ и геолог, сказал как-то по поводу того, какое впечатление производят землетрясения:

«Это впечатление объясняется не тем, что в нашем воображении возникают бесчисленные образы катастроф, память о которых сохранила история. Нас поражает то, что мы вдруг теряем врожденную веру в устойчивость земной тверди. С самого детства мы привыкли к контрасту между подвижностью океана и неподвижностью земли. Все свидетельства наших чувств укрепили нас в этой уверенности; но стоит земле дрогнуть, и этой минуты довольно, чтобы разрушить опыт всей нашей жизни. Неожиданно открывается неведомая мощь: покой в природе был не более чем иллюзией, и мы вдруг чувствуем, что оказались безжалостно отброшены в хаос разрушительной силы».

У этого физического впечатления есть эквивалент — впечатление морального свойства, которое приобретается через несколько лет супружеской жизни, когда, после того как мужчина обожал свою жену и полностью ей доверял, он внезапно видит, что у него под ногами разверзлась бездна сомнения.

И действительно: знаете ли вы положение более тяжелое, горестное, плачевное, чем то, в котором оказывается мужчина, крепко привязавшийся к женщине, проживший с ней бок о бок годы в полной безмятежности и вдруг почувствовавший, что его вере и спокойствию нанесен удар? Сомнение, берущее начало в женщине, которую он любит, распространяется на все мироздание. Он начинает сомневаться в себе, в других, в Божьей благодати. Наконец он становится похож на того, о ком говорит г-н фон Гумбольдт и кто прожил тридцать лет в полной уверенности, что у него под ногами твердая почва, но неожиданно чувствует, что она дрожит и уходит у него из-под ног.

К счастью, г-н де Маранд находился в другом положении, вообще трудно поддающемся описанию. Как он и сказал жене, «познание самого себя» заставило его с большой снисходительностью относиться к прекрасной грешнице, которая в результате сообщенных нами обстоятельств связала с ним свою судьбу. И за эту снисходительность по отношению к г-же де Маранд ему следовало тем более воздать должное, что он явно любил свою жену и ни одна женщина на свете не казалась ему более достойной любви и обожания. А так как не бывает любви без ревности, то ясно, что г-н де Маранд в глубине души должен был ревновать жену к Жану Роберу. И действительно, ему случалось переживать жгучую, глубокую, неодолимую ревность. Однако стоило ли быть умным человеком, если бы ум не помогал нам скрывать те из наших страданий, к которым общество относится не с сочувствием, а с насмешкой?

Итак, г-н де Маранд действовал не только как философ, но и как сердечный человек. Имея жену, от которой он, строго говоря, не мог требовать той физической и чувственной привязанности, что зовется любовью, он постарался сделать так, чтобы она должна была испытывать к нему то моральное чувство, что зовется признательностью.

Таким образом, г-н де Маранд был, может быть, самым ревнивым человеком на свете, хотя производил совершенно иное впечатление.

Не удивительно поэтому, что, решившись быть другом Жана Робера, он поспешил стать врагом г-на де Вальженеза; его ненависть к этому человеку была чем-то вроде клапана безопасности, через который он выплескивал ревность к поэту; если бы не это ниспосланное Небом приспособление, рано или поздно на воздух взлетела бы вся машина.

И вот представился удобный случай выплеснуть эту ненависть.

На следующий день после описанной нами ночной сцены г-н де Маранд, вместо того чтобы отправиться в девять часов в собственной карете в Тюильри, вышел в семь часов пешком, нанял на бульваре кабриолет и приказал отвезти себя на Университетскую улицу, где жил Жан Робер.

Он поднялся в четвертый этаж к молодому поэту и позвонил.

Слуга открыл дверь.

Собираясь спросить, может ли он увидеть г-на Жана Робера, г-н де Маранд украдкой осмотрел прихожую.

На столе лежал ящик с пистолетами, в углу покоилась пара дуэльных шпаг.

Господин де Маранд осведомился о хозяине дома.

Лакей ответил, что тот никого не принимает.

Однако г-н де Маранд, обладавший столь же тонким слухом, сколь и проницательным взглядом, отчетливо расслышал два или три мужских голоса, доносившиеся из спальни Жана Робера.

Господин де Маранд передал свою карточку слуге и приказал вручить ее хозяину дома, когда тот останется один, и прибавил, что снова заедет около десяти часов утра после визита к королю.

Слова «после визита к королю» возымели магическое действие, и лакей заверил г-на Маранда, что его приказание будет в точности исполнено.

Банкир ушел.

Но в нескольких шагах от двери Жана Робера он приказал кучеру остановить и развернуть кабриолет так, чтобы он мог увидеть тех, кто выйдет от нашего поэта или, во всяком случае, из его дома.