Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...

– Вы понимаете, Клодина, раз я решила петь серьёзный репертуар, я должна познакомиться с тем, что сделано было до меня. Вот я и приехала в Байрет.

– И правильно поступили, – одобряет её решение Клодина, её золотисто-жёлтые глаза выражают восторг.

– Меня поместили на самой окраине города, у чёрта на куличках, в «Бамбуковой хижине»…

В «Бамбуковой хижине»! Что за странное название для гостиницы. Клодина замечает моё изумление и поясняет с ангельской добротой:

– Это бамбук Маркграфини.

– Ну, это не беда, – продолжает Полэр, – я нисколько не жалею, что приехала сюда, хотя!.. Знаете, у госпожи Маршан постановка была куда лучше, а потом, их Вагнер – тут даже со смеху не сдохнешь!.. Что до его музыки, мне решительно на неё чихать, какая-то религиозная процессия!

– Как говорит Анни, – вставляет Клодина, взглянув на меня.

– Ах! Сударыня того же мнения, что и я? Очень рада познакомиться… На чём же я остановилась? Ах да… я уже во второй раз слушаю «Парсифаля» и убеждаюсь: подлецов можно встретить повсюду. Вы видели Кундри, видели, какую она носит повязку на голове, и цветы в волосах, и длинную вуаль? Так вот, всё это Ландорф придумал специально для меня, когда я выступала в Винтергартене в Берлине, в тот год, когда я драла себе горло в «Маленьком коне»!

Полэр останавливается на мгновение, чтобы передохнуть, и обводит нас торжествующим взглядом, она покачивается на неимоверно высоких каблуках, её слишком тонкая талия – её можно было бы обхватить мужским воротничком – чуть-чуть колеблется.

– Вы должны были бы заявить об этом во всеуслышание, – с жаром советует Клодина.

Полэр вскидывает голову, как молодой оленёнок, и восклицает:

– Никогда, я выше этого (её прекрасные глаза темнеют). Я не похожа на других актрис. И зачем? Предъявлять претензии какой-то немчуре? Ещё чего! Чтоб я стала вести с ними переговоры, подлаживаться под них? Да тут по горло увязнешь! Этому не будет конца… И вот ещё! В их «Парсифале», когда этот надутый кретин стоит в воде, а тот парень его поливает, так вот, его поза, он стоит, полуобернувшись к публике, крепко-крепко сжав руку, так вот, это моя поза в «Песне стариков», они её просто слямзили. Вы же понимаете, как мне больно! Да к тому же с правой стороны корсета у меня китовый ус весь переломался и вонзается мне в тело.

Я изучаю её очаровательное, необычайно подвижное лицо, оно выражает то восторг, то возмущение, то дикую жестокость, то загадочную грусть; хохочет она резким, нервным смехом, поднимая при этом кверху остренький подбородок, как собака, лающая на луну. Она неожиданно покидает нас, попрощавшись с нами по-детски серьёзно, как полагается маленькой благовоспитанной девочке.

Я смотрю ей вслед. Она идёт быстрой, лёгкой походкой, искусно лавируя между группами беседующих, чуть покачивая гибкими бёдрами. Движения её порывисты, как и её речь. Она слегка наклоняется вперёд при ходьбе, как хорошо выдрессированная собачка, передвигающаяся на задних лапках.

– Объём талии – сорок два! – задумчиво произносит Клодина. – Ведь это скорее номер обуви, чем корсета.

– Анни?.. Анни, я же с тобой говорю!

– Да, да, я тебя слушаю! – ответила я, вздрогнув.

– О чём же я с тобой говорила?

Под инквизиторским взглядом золовки я совсем теряюсь и отворачиваюсь.

– Не знаю, Марта.

Она пожимает плечами, розовеющими сквозь белую кружевную кофточку с широкими проймами. Кофточка выглядит просто неприлично, но, поскольку у неё глухой ворот, Марта спокойно появляется в ней на улице, нисколько не смущаясь дерзких взглядов мужчин. Мне же за неё бывает неловко.

Вооружившись пульверизатором, она буквально поливает духами свои рыжие с розоватым отливом волосы. Свои прекрасные, пышные, такие же непокорные, как и она сама, волосы.

– Довольно, Марта, довольно, от тебя слишком хорошо пахнет.

– «Слишком хорошо» – такого просто не бывает! И потом, я всегда боюсь, что, глядя на мои огненные волосы, люди скажут, что от меня пахнет жареным. Теперь, когда ты больше не витаешь в облаках, я повторяю: сегодня вечером мы ужинаем в «Берлине», в ресторане «Берлин», дурёха!.. Угощение нам ставит Можи.

– Опять!

Это восклицание вырвалось у меня почти против воли, но Марта встретила его разъярённым, острым взглядом. Она куда смелее меня и сразу переходит в наступление.

– Что значит это «опять»? Можно подумать, что мы живём за счёт Можи. Позавчера мы его угощали, теперь его очередь.

– А вчера вечером?

– Вчера вечером? Ну это совсем другое дело. Он хотел показать нам «Саммет», знаменитый трактир. К тому же всё, что там подавали, было несъедобно: мясо не прожевать, а рыба переварена. Должен же он был нас за это вознаградить.

– Вас – возможно, но никак не меня.

– Можи хорошо воспитан, он нас не разделяет.

– Хорошо воспитан… хотелось бы, чтоб и на этот раз он проявил бы себя таким же воспитанным… как обычно.

Марта кипит от бешенства, но продолжает приглаживать щёткой волосы на затылке.

– Великолепно! Сколько в твоих словах иронии. Определённо, ты делаешь успехи. Всё это результат твоих встреч с Клодиной?

Она таким язвительным тоном произносит последние слова, что я вздрагиваю, будто она оцарапала меня ногтями.

– Знаешь, встречи с Клодиной вредят мне меньше, чем тебе – постоянное присутствие Можи.

Она оборачивается ко мне, кажется, что её густые волосы пылают.

– Ты вздумала давать мне советы? Это уже наглость, да, редкая наглость. Ты, кажется, собираешься учить меня, суёшь нос в мои дела. Тебе известно, что у меня есть муж? И как ты смеешь осуждать то, что Леон одобряет!

– Прошу тебя. Марта…

– Довольно, слышишь? И чтоб это было в последний раз! Господин Можи, в сущности, очень преданный друг.

– Марта, умоляю тебя, не продолжай. Можешь оскорблять меня, если хочешь. Но не пытайся изобразить из «господина Можи» очень преданного и бескорыстного друга и не навязывай Леону роль третейского судьи… или ты считаешь меня слишком глупой?

Этого заключения она никак не ожидала. От возмущения у неё перехватывает дыхание. Несколько мгновений она борется с собой и наконец, сделав над собой невероятное усилие, берёт себя в руки – это доказывает, что подобные вспышки гнева у неё нередки.

– Полно, полно, Анни… не злоупотребляй моей добротой. Ты же знаешь, какая я вспыльчивая, мне кажется, что ты нарочно дразнишь меня.

Она улыбается, но уголки её губ нервно дрожат.

– Ты ведь будешь ужинать с нами?

Я всё ещё колеблюсь. Она ласково обнимает меня за талию с той вкрадчивостью, что всегда обезоруживала Алена.

– Ты должна это сделать ради моего доброго имени. Пойми, ведь если нас четверо, люди могут подумать, что Можи ухаживает за тобой!