От выстрела до выстрела (СИ) - Чеснокова Юлия Олеговна AlmaZa

— Что ж, идём, — без энтузиазма произнесла Воронина и пошагала вверх по лестнице.

Глава XIII

Вторая ночь в гостях стала ещё более бессонной. Петя ворочался, гнал от себя образ Веры. Она была так недалеко — пройти по галерее и подняться в комнату. И что дальше? Возбуждённое первым опытом воображение рисовало недозволительное. Такое, чего об Оле он никогда не смел помыслить. И в то же время, сейчас он понял, что будь неподалёку Ольга — в качестве его жены, разумеется, он бы помчался туда со всех ног, мучимый неудовлетворённостью.

На утро принесли его вещи, но сюртук ещё был влажным, не успел высохнуть, и к завтраку пришлось идти во вчерашнем — с чужого плеча. Воронина, будто в качестве щита, привела с собой дочь, сама, без няни, и усадила на колени кормить. Кого она пыталась защитить присутствием ребёнка? Себя? Или не защитить, а удержать от необдуманных слов и действий.

— Как спалось? — вопрос не прозвучал холодно. Голос совсем не изменился, но Столыпин не смог понять, можно ли продолжать говорить на «ты» или лучше сделать вид, что ничего не было?

— Благодарю, хорошо, — солгал он.

Дальше разговор не пошёл. Петин язык завязался в узел нерешаемым выбором: «ты» или «вы»? Вера, как назло, щебетала с Зоей, не то принципиально не замечая гостя, не то не зная, как и он, о чём можно заговорить. Даже в самой смелой и независимой женщине, оказывается, пробуждается рано или поздно смущение или растерянность.

Наконец, не в состоянии находиться в подвешенности и стыдящей тишине, Столыпин сказал:

— Я, наверное, поищу ещё до обеда, и потом поеду.

Вера Ивановна подняла на него глаза.

— Тебе не хочется тут оставаться?

«Значит, всё-таки, мы на „ты“ по-прежнему» — отметил Петя. Только к добру это или напротив, не предвещает ничего хорошего?

— Мне нравится здесь, но лучше уехать.

— Почему? — Он молчал, и Воронина, ссадив дочь с колен на соседний стул, положила пальцы на стол, по сторонам от тарелки. Пробарабанила ими. — Задержись ещё хотя бы на пару дней. Ты не посмотрел парк…

— Вера, я… я не хочу никого обманывать, — ему тяжело было говорить это ей в глаза, но так было нужно, и он постарался произнести быстро и отчётливо: — Я люблю одну девушку и собираюсь жениться на ней.

Если это и задело её как-то, ударило по самолюбию, то она не показала вида. Напротив, даже улыбнулась:

— Кто же тебе говорит что-то против этого?

— Моя совесть говорит. Что нельзя любить одну, а целовать другую.

— Редкая у тебя совесть, такую сейчас мало у кого найдёшь.

— Я надеюсь, что ты простишь меня за всё…

— Я не обижалась, чтобы прощать. Что ж — любишь и любишь, это не отменяет моего приглашения. У тебя есть дело — спокойно его заканчивай.

— В том-то и проблема, что спокойно я не могу, — Петя боялся, что взгляд сделался излишне пылким, он не узнал свой чуть севший голос, — ты… очень красивая, Вера, и умная, и интересная, но мне нужно уехать, чтобы не разочаровать тебя. И себя самого не разочаровать.

— Чем же ты меня разочаруешь?

— Тем, что должен жениться на другой, а сам…

— Но я же не прошу тебя жениться на мне! Я вообще больше замуж выходить не желаю, — глядя на него, она медленно покачала головой, — если ты думаешь, что я бы потребовала от тебя чего-то и стала строить планы, то нет, мне этого не нужно.

— Тогда… что же? — догадываясь, Столыпин зачем-то спросил об этом. Но по лицу Веры понял, что произнести ответа она не может. Он покраснел. — Ты не должна думать о таком, распускаться из-за того, что принадлежишь теперь себе и вольна не перед кем не отчитываться.

— По-моему, в постылом браке оставаться большее распутство, чем жить по сердцу без брака.

— Хотя я не совсем согласен с этим, я не осуждаю… Именно тебя. Я понимаю, как ты пришла к этому.

— И всё равно не задержишься?

— Всё равно.

— Силой удержать не могу, — развела Воронина руками. Печально улыбнулась: — Иных отсюда не знаешь, как выпроводить побыстрее, а тебя никакими посулами не приманить! Столыпин, ты напоминаешь мне Дон Кихота.

— Сочту за комплимент.

Они закончили завтрак на мирной, дружеской ноте. И всё же, уходя на чердак, Петя укорял себя за то, что невольно пробудил какие-то чаяния в Вороновой, и желания — в себе. Но жалел ли он о приезде сюда? Нет. Жизнь как будто бы совершила круг и, начав своё детство здесь, в Середниково, Пётр и ставил на нём точку тут — получил первый поцелуй, впервые соприкоснулся с девушкой и переборол юношескую нерешительность. Нахождение в усадьбе подводило черту — больше никакого мальчишества, а только мужество.

После обеда он облачился в свой сюртук и сразу же вложил во внутренний карман обратно письмо Ольги, что носил беспрестанно, как талисман. И не удивительно ли, что стоило расстаться с ним на один вечер, как тотчас последовало то романтическое приключение у пруда с Верой Ивановной? Больше он с ним не расстанется.

В дверь постучали.

— Да-да? Войдите.

Это была хозяйка усадьбы. Впервые с момента знакомства Петя видел её рассеянно-смущённой.

— Собрался?

— Да. Особенно и нечего было собирать.

— Жаль, что больше не нашёл ни страницы о Лермонтове.

— Ничего, всё же не с пустыми руками уезжаю!

— Я скажу, чтобы кучер довёз тебя до станции…

— Не нужно, я пройдусь.

— Но ведь идти не меньше часа!

— Ничего, прогуляюсь. Посмотрю на то, что осталось от леса.

— Он поднимается заново, — оптимистично сказала Вера, — по сравнению с той пустошью, что была сразу после вырубки, нынче совсем красота.

— Природа подаёт пример, что после всего можно ожить, подняться и упорно занимать своё место.

— Я в детстве тоже думала об этом: сколько траву не коси, она растёт и растёт, — Воронина взяла Столыпина за руку и посмотрела ему в лицо, — можно последнюю просьбу?

— Конечно, — не мог иначе ответить он.

— Поцелуй меня ещё раз. Я, может, никогда больше ни с каким мужчиной не свяжу себя, не буду вместе. Но помнить хочется приятное, а не то, что было с Владимиром.

Её глаза светились нежностью. «Не ошибся ли я, приписав ей деловой и независимый характер, — подумал Пётр, — ведь то была малознакомая девушка, не показывающая себя настоящую, а на деле она вот такая — слабая и нуждающаяся в крепкой опоре». Он ошибся в другом: слабой и хрупкой любая девушка становится рядом с настоящим мужчиной, а не с тем, кого просто узнаёт получше.

Столыпину захотелось выступить в роли рыцаря и укрыть от навязчивых кавалеров, домогающихся через руку Веры её богатств. Но, целуя её, Петя отдавал себе в отчёт в том, что вряд ли они когда-либо ещё встретятся, пересекутся. Она — московская предпринимательница, а он — будущий петербургский чиновник. В том, что он будет служить в Петербурге, Столыпин почти не сомневался. Так было нужно ради Оли.

Простившись с Верой, он пошёл к станции Сходня по малолюдной дороге, где встречались редкие прохожие и за весь путь лишь однажды проехал экипаж. Уединённое местечко, в каком он, в душе провинциал, всегда хотел жить с любимой супругой и детьми, большой семьёй. Когда разъехались окончательно родители, Пётр долго не мог понять, как двое допускают такое? Почему не могут договориться, сохранить любовь и уважение, терпение? Взрослея, он учился тому, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. В ней очень мало белого и чёрного, мало однозначно плохого и хорошего. В ней порой и самого себя понять сложно, не то, что близкого, и нет ничего хуже, когда оба тянут в свою сторону, обвиняя друг друга и требуя уступок. Петя определился для себя заранее: неважно, как виделся идеальный семейный быт ему, ведь счастливым он не станет, если будет несчастна Ольга, а потому именно ей решать, как и где они будут жить.

Так, философствуя о том и этом, Столыпин добрёл до станции и стал ждать поезда.

К дяде он вернулся затемно. Тот сидел в глубоком кресле, завёрнутый в бархатный халат, и среди зажжённых ламп читал толстую книгу.