Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

class="p1">– Вот куда забралась добродетель! – усмехнулся дьявол, пуская в окно облако табачного дыма, словно подавая знак аду.

Я рассказал ему историю Клотильды, прозванной Белой Лилией:

Евгений Ор, молодой живописец, родился в Париже, но вырос под испанским солнцем; он вспыльчив, горяч, смел. Клянется именами Фортуни и Мадрацо Фортуни-и-Марселя [12]. И в своей мастерской, как и в салонах полусвета, играет роль Дон Жуана.

Женщины этого круга позируют ему. Он пишет их девами: Данаями, Магдалинами, Венерами и, как вдохновенный художник, представляет их так, как они того желают. Поэтому слава о нем гремит в салонах Лаборд, в ложах на авансцене мелких театров, на берегу озера, везде, где мнимый high-life [13] стремится затмить истинную роскошь и истинный большой свет.

Знакомство с этими дамами не препятствует Евгению Ору являться в официальные салоны, но там он чувствует себя неловко. Говорит, что в этих салонах все оканчивается на первой же странице. Он хочет поскорее шепнуть последнее слово любви, чтобы потом рассуждать о ней с платонической точки зрения.

В минувшем году Евгений имел законченное мнение о женщинах. По его словам, нет добродетели; это лишь пустое слово стоиков. Он не верил в добродетель Лукреции и Иосифа. Обыкновенно он говорил с некоторым самодовольством:

– Я, например, вовсе не Антиной, не Алкивиад, не Люций Вер, не граф д’Орсей [14]; и что! Я, как вы меня видите, человек неотразимый, потому что не останавливаюсь на полдороге. Решив, что женщина должна принадлежать мне, я достигаю того, что она падает в мои объятия; причина тому то, что я верю в силу воли, в магнетизм страсти.

Ему отвечали:

– Вам ничего не стоит разыгрывать Дон Жуана, потому что вы нападаете всегда только на таких женщин, которые не защищаются.

Но Евгений стоял за парадокс, близкий к истине, будто женщины легкого поведения, вошедшие в свою роль, оказываются далеко не всегда доступны. Они вначале так часто проигрывали ставки, что наконец хотят вернуть свое и вознаграждают себя если не вещественно, то нравственно, оказывая сопротивление.

Но теперь мнение Евгения Ора о женской добродетели совершенно изменилось. Слушайте.

Он должен был написать для молельни герцогини Готрош мадонну в стиле Анджелико Фьезольского [15]: сверхчувственную фигуру, окруженную лучами. Обыкновенные натурщицы не могли служить моделью для подобной картины.

Однажды утром Кабанель прислал ему молоденькую девушку шестнадцати лет, с идеальным профилем, небесно-голубыми глазами, настоящую грезу, видение.

Разумеется, рисуя эту красоту, Евгений с первого же дня полюбил ее, но той чувственной любовью, которая закипала в нем при виде всех женщин, приходивших в его мастерскую. Молодая девушка по имени Клотильда жила в семействе бедном, изобиловавшем детьми. Родители не знали, что делать с ней, и отдали к портнихе, но девушка изнурила себя там шитьем. Знакомый с семейством живописец сказал матери, что ее дочь может служить натурщицей – только для лиц – у исторических живописцев, которые заплатят ей по сто су за сеанс. В доме нечего было есть: мать покорилась необходимости, Клотильда повиновалась. Кабанель дал ей луидор за сеанс. За Кабанелем последовал Шаплен; за ним Стевенс. Когда мать, поначалу сопровождавшая дочь, увидела, что художники – честные ребята, занимавшиеся только своим искусством, – бояться за нее перестала, та стала ходить одна. Таким-то путем попала она в мастерскую Евгения Ора.

Он не знал ее истории, однако не сомневался в том, что видит перед собой молодую девушку, невинную в полном смысле слова. И, хотя любил женщин постарше, по привычке стал волочиться за Клотильдой.

Она, казалось, не понимала его намеков, потому что приходила не с этой целью; поэтому Евгений, не знавший в любви преград, вступил в область сентиментальности.

Девушка слушала его с любопытством; слова художника были для нее тарабарской грамотой, но голос, нежный и обворожительный, радовал. Мало-помалу Клотильда дошла, наконец, до понимания, однако считала все лишь шуткой; любовь представлялась ей в виде брака, а вообразить себе, чтобы модный художник женился на ней, никак не могла. Вследствие этого она постоянно говорила ему: «Вы смеетесь надо мной».

Между тем сеансы следовали за сеансами; каждые два или три дня художник переделывал лицо, не достигая того святого выражения, которое представлялось его умственному оку. Впрочем, он не спешил окончить работу, ибо мастерская стала для него, будто по волшебству, земным раем. Каждое утро, входя в нее, Клотильда приносила с собой какое-то сладостное веяние садов Дамаска, где когда-то он находился.

Глава 2. Добродетель в любви

Евгений Ор хотел жить в этой атмосфере, дышать чистым воздухом Возрождения. Он запер двери мастерской для всех своих прежних знакомых, мужчин и женщин.

Это было осенью; он так братски предложил Клотильде завтракать с ним, что на другой же день она приняла его приглашение. Завтрак, поистине скромный, состоявший преимущественно из персиков и винограда, стал лучшим временем дня для художника.

Поначалу он садился напротив молодой девушки, а под конец стал занимать место рядом с нею, на диване, пропитанном запахом табака. Лучший персик всегда предназначался Клотильде. Напрасно отказывалась она, художник всегда побеждал ее сопротивление. Точно так же бывало и с виноградом; художник со сладострастным любопытством смотрел, как она кусала фрукты: у нее были такие пунцовые губы и белые зубы!

– Истинный плод, – сказал Евгений ей однажды, – это ваши уста.

Она отвечала, что не понимает, и действительно не понимала.

Для ее развлечения художник нарисовал прелестную сельскую сценку, в которой Жан-Жак бросает вишни двум красавицам, вышедшим на раннюю прогулку, и говорит: «Мои губы тоже вишни, и я готов их бросить вам».

На этот раз Клотильда поняла; внезапный румянец вспыхнул на ее щеках.

Евгений Ор подумал, что теперь настала минута действовать; он взял ее руку и поцеловал. Не встречая сопротивления, хотел поцеловать губы, но Клотильда торопливо встала. Он пробовал ее удержать, но девушка выскользнула и побежала к дверям.

– Милое дитя мое, не принимайте этого всерьез. – Евгений подошел к ней, взяв, однако, палитру, потому что завтрак окончился.

– Очень рада, – проговорила девушка, входя на подиум.

– Видите ли, – сказал художник взволнованным голосом, – я потому хотел вас поцеловать, что люблю.

– Вы смеетесь надо мной, – прошептала Клотильда, потупившись.

– Сохрани Боже; с той минуты, как я увидел вас, во мне произошел переворот. Напрасно стараюсь бороться – вы победили меня.

– В таком случае нужно поговорить с матушкой.

– С вашей матушкой? Но я хочу говорить только с вами.

– Ну так я не стану вас слушать. Кроме того, я не верю ни одному вашему слову.

– Но если ваши уши