Сидони-Габриель Колетт - Невинная распутница

«Да, это поразительно! Всюду меня встречают, будто врага! Я слишком многого не знаю… Однако я уже давно на улице: я не могу больше идти…»

Отчаяние горбит ей спину, клонит вниз голову, так что волосы в беспорядке рассыпаются по коленям; впервые после своего бегства Минна вспоминает о тёплой постели, о бело-розовой спальне… Ей стыдно ощущать себя жалкой и трусливой, в испачканном платье и с дрожащими руками… Всё нужно начать сначала. Да, вернуться и надеяться вновь, ждать возвращения Кудрявого, чтобы опять ускользнуть за ним в боевом наряде и лихорадочном возбуждении… Пусть только наступит эта желанная ночь, полная любви! Пусть руководит её первыми шагами уверенная рука, чью скрытую силу она сумела угадать; пусть эта опытная рука сорвёт поочерёдно все покровы, за которыми таится неведомое, ибо Минна чувствует такое изнеможение, от которого может спасти только сон, только смерть…

…Она просыпается от безмолвия, а также от холода. «Где я?» Всего лишь несколько минут дремоты на бордюре тротуара, и она совершенно оглушена, оторвана от реального мира, отлучена от времени: она готова поверить, что какое-то кошмарное заклятье перенесло её в чуждую страну, где одного лишь взгляда на окружающие неподвижные предметы достаточно, чтобы оцепенеть от ужаса…

Что сталось с дикаркой Минной, возлюбленной знаменитого убийцы, королевой племени краснокожих? Подобно ощипанной птичке, она содрогается в своей летней розовой блузке, без конца кашляет, кружит на месте, широко раскрыв испуганные чёрные глаза, и светлые волосы печально свисают вдоль щёк. Губы её дрожат, но с них ещё не слетает слово, перед которым могли бы отступить все страхи, ибо в нём тепло, свет, покой: «Мама…» Но это слово Минна выкрикнет лишь тогда, когда почувствует, что умирает, когда окажется в когтях отвратительных зверей, когда из раскрытого рта хлынет кровь, расползаясь, словно влажное пятно на полотне… В этом слове заключена последняя возможность спасения – и нельзя бросаться им всуе!

Она отважно пускается в путь, обретя способность здраво рассуждать:

«Сейчас прочту, как называется улица, ведь так? Отыщу дорогу домой, а потом тихонько войду, и всё на этом закончится…»

На углу пустынной трубы она поднимается на цыпочки, чтобы разобрать написанное на табличке: «Улица… улица… что же это за улица? Может быть, я узнаю следующую…»

Следующая так же пустынна и завалена отбросами, булыжная мостовая зияет выбоинами… Ещё одна улица, и ещё одна, и ещё – и у всех такие странные названия… Минна в ужасе бессильно опускает руки, и мало-помалу безумная мысль овладевает её существом: «Пока я спала, меня перенесли в незнакомый город! Если бы мне встретился полицейский… Да, но… В таком виде, как я сейчас… Он, пожалуй, отведёт меня в участок…»

Она всё идёт, останавливается, выворачивает шею, чтобы прочесть название улицы, колеблется, возвращается назад в безнадёжных поисках выхода из лабиринта…

«Если я сяду, то умру здесь».

Лишь эта мысль поддерживает Минну. Нет, она не боится смерти; но ей, подобно маленькому страдающему зверьку, хотелось бы уползти умирать в свою нору…

Нарастающий холод, проснувшийся ветер, отдалённый неторопливый скрип повозок – всё предвещает наступление утра, но Минна об этом не подозревает. Она идёт, не ощущая под собой земли; прихрамывает, потому что у неё болят ноги и у одной из домашних туфель свернулся каблук… Внезапно она останавливается, насторожившись: приближаются чьи-то шаги, в такт которым звучит мурлыканье весёлой песенки…

Это мужчина. Пожалуй, заслуживает обращения «сударь». Чуть староватый, чуть неуклюжий, с нетвёрдой поступью, в пальто с меховым капюшоном, на вид очень уютном. Душа Минны встрепенулась:

«Какой добрый! Какой надёжный! Какое мягкое и тёплое у него пальто! Боже мой, дай мне хоть немного тепла! Я так давно не была в тепле!»

Она уже хочет броситься к этому человеку, как к родному дедушке, чтобы с плачем уткнуться ему в плечо, бормоча, что потерялась, что Мама всё узнает, если ей не удастся вернуться до света.

…Но она удерживает себя, наученная опытом долгих страданий: что, если этот мужчина не поверит ей и прогонит прочь? Под начавшим накрапывать дождём Минна пытается привести в порядок свою влажную шевелюру, разглаживает окоченевшей рукой складки на розовом фартучке, силится выглядеть непринуждённо и естественно, как девочка из хорошей семьи, которая всего-навсего заблудилась во время прогулки, что ж тут такого, Боже мой…

«Я скажу ему… что же? Я скажу ему: „Простите, сударь, не будете ли вы так любезны показать мне дорогу на бульвар Бертье…“»

Мужчина уже так близко, что она ощущает запах его сигары. Она выходит из тени в зеленоватый круг света газового рожка:

– Простите, сударь…

При виде этой хрупкой фигурки, этих соломенно-серебристых волос поздний прохожий останавливается… «Он опасается меня», – со вздохом говорит себе. Минна, не смея продолжить заготовленную заранее фразу…

– Что делает здесь маленькая девчурка?

Это произносит мужчина – едва ворочая языком, но в высшей степени сердечно.

– Боже мой, сударь, это так просто…

– Конечно, конечно. Милашечка ждала меня?

– Вы ошибаетесь, сударь…

Слабый тоненький голосок Минны! Ей вновь становится страшно, как маленькому ребёнку, которого нашли и тут же потеряли…

– Она ждала меня, – бубнит голос счастливого пьяницы. – Милашечке холодно, она отведёт меня к тёплому камельку!

– Я бы очень этого хотела, сударь, но…

Мужчина подошёл почти вплотную: под его цилиндром можно разглядеть румяное лицо и неопрятную седеющую бороду.

– Дьявол и тысяча чертей! Да это же совсем ребёнок?! Скажи-ка, сколько тебе лет?

От него пахнет водкой и сигарой, дыхание тяжёлое, прерывистое. Минна, в полном отчаянии, отступает немного назад, вжимается в стену, но всё ещё пытается быть любезной, не перечить подвыпившему господину…

– Мне ещё нет пятнадцати с половиной, сударь.

Вот что со мной случилось: я вышла, не предупредив Маму…

– Эге! – восклицает он, хихикнув. – Милашечка расскажет мне обо всём у камелька, сидя у меня на коленях…

Меховой рукав тянется к Минне, чужая рука цепко обхватывает её за талию… Силы изменяют Минне, но, вдохнув запах табака и алкоголя, она внезапно приходит в себя: освободившись одним движением плеча, она вновь превращается в гордую светловолосую королевну, повелевавшую безропотным Антуаном:

– Сударь, вы понимаете, с кем говорите? Хихиканье становится чуть тише:

– Ну будет, будет! Милашечка получит всё, что захочет! Пойдём же, моя крошка… Мими…

– Меня зовут вовсе не Мими, сударь!