Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон

До кабачка путь был неблизкий, и, пока мы шли туда, Джеймс Мор говорил о всякой всячине, которая меня нисколько не интересовала, а у дверей простился со мной с пустой учтивостью. Я направился в свое новое жилище, где не было даже печи, чтобы согреться, и никакого общества, кроме моих собственных мыслей. Впрочем, пока они оставались достаточно веселыми, так как мне и пригрезиться не могло, что Катриона полна гнева на меня. Я думал, что мы почти помолвлены, я думал, что наша дружеская близость, наши откровенные разговоры, полные взаимной нежности, не позволят ничему и никому встать между нами, а тем более мерам, принять которые настоятельно требовало благоразумие. Тревожила меня лишь мысль, что я обзавожусь таким тестем, какого по доброй воле никогда себе не выбрал бы, а заботил лишь вопрос, как скоро следует мне объяснить ему мои намерения, — вопрос щекотливый во многих отношениях. Во-первых, стоило мне вспомнить, насколько я молод, как я краснел до ушей и меня охватывало желание подождать. Однако, если бы они покинули Лейден прежде, чем я объяснился, мне, возможно, пришлось бы расстаться с ней навсегда. А во-вторых, нельзя было забывать о двусмысленности нашего положения и зыбкости заверений, какие утром я дал Джеймсу Мору. В конце концов я решил, что отсрочка не повредит, но должна быть не слишком долгой, и лег в холодную постель со спокойным сердцем.

На следующий день Джеймс Мор пожаловался на неуютность моей бывшей комнаты, и я предложил обставить ее получше, а когда явился днем с носильщиками, тащившими столы и стулья, застал Катриону в полном одиночестве. Она вежливо поздоровалась со мной, но тотчас удалилась к себе в комнату и захлопнула дверь. Я отдал необходимые распоряжения, расплатился с носильщиками и отпустил их, полагая, что она, едва услышит, что они ушли, тотчас выйдет поговорить со мной. Напрасно подождав некоторое время, я постучался к ней.

— Катриона! — позвал я.

Не успел я произнести ее имя, как дверь распахнулась с такой быстротой, что, решил я, она стояла возле нее и слушала. Однако она застыла на пороге, глядя на меня с выражением, которое мне трудно описать. Казалось, ее грызет жестокое горе.

— Разве мы и сегодня не пойдем гулять? — робко спросил я.

— Благодарю вас, — сказала она. — Но теперь, когда мой отец вернулся, мне совсем не хочется гулять.

— Но ведь он ушел и оставил вас одну? — продолжал я.

— По-вашему, это очень добрые слова? — спросила она.

— Сказаны они были по-доброму, — ответил я. — Что с вами, Катриона? Что я сделал? Почему вы меня отталкиваете?

— Я вас вовсе не отталкиваю, — произнесла она, как заученный урок. — Я всегда буду благодарна моему другу, который так усердно обо мне заботился, и навсегда останусь его другом, насколько это для меня можно. Но теперь, когда мой отец Джеймс Мор опять со мной, все переменилось и, мне кажется, многое из того, что было сказано и сделано, следует забыть. Только я навсегда останусь вашим другом, насколько это для меня можно, а если это не то… если это меньше… Ну, да вам все равно! Но мне не хотелось бы, чтобы вы думали обо мне плохо. Вы давеча сказали правду, что я слишком молода и не могу решать сама, и, надеюсь, вы будете помнить, что я была совсем ребенком. Я ведь ни в коем случае не хочу лишаться вашей дружбы.

Когда она начала эту речь, ее лицо было очень бледным, но теперь оно пылало огнем: не только ее слова, но и жгучий румянец и дрожащие руки умоляли меня быть с ней добрым. Мне в первый раз стало ясно, как дурно я поступил, поставив ее, совсем еще ребенка, в такое положение, что она невольно уступила минутной слабости, а теперь стояла передо мной вся во власти мучительного стыда.

— Мисс Драммонд… — сказал я, запнулся и повторил: — Мисс Драммонд… Если бы вы могли видеть мое сердце! — вскричал я. — Вы прочли бы в нем, как велико и неизменно мое уважение к вам. Если бы это было возможно, оно стало бы только еще больше! Остальное же лишь следствие ошибки, которую мы сделали, но изменить ничего нельзя, а потому лучше ничего не говорить. Обещаю вам, что про нашу жизнь здесь я никогда никому не скажу ни единого слова. И хотел бы обещать, что даже сам никогда не стану о ней вспоминать, но не в силах: эти воспоминания навеки для меня драгоценны. И перед вами стоит сейчас друг, который всегда будет готов умереть за вас!

— Я благодарю вас, — сказала она.

Некоторое время мы молчали, и я оплакивал про себя свою судьбу: все мои мечты пошли прахом, моя любовь отвергла меня и я вновь остался в мире совсем один.

— Во всяком случае, — сказал я наконец, — мы останемся друзьями. И все же это прощание навеки. Я всегда буду к услугам мисс Драммонд, но навеки прощаюсь с моей Катрионой.

Я смотрел на нее, но словно бы не видел; она, казалось, стала ослепительно прекрасной, и я совсем потерял голову, потому что еще раз произнес ее имя, сделал шаг вперед и простер к ней руки.

Она отпрянула, словно от удара, ее лицо запылало, но не успела кровь прилить к ее щекам, как я почувствовал, что вся моя кровь отхлынула к сердцу и оно сжалось от раскаяния и тревоги. Я не нашел слов, чтобы извинить мой поступок, но лишь глубоко поклонился ей и ушел, унося смерть в груди.

Дней пять прошли без перемен. Я видел ее только за столом и, разумеется, в обществе Джеймса Мора. Если мы оставались наедине хотя бы на мгновение, я становился еще более почтительным и удваивал учтивые знаки внимания, потому что перед моими глазами все время вставал ее образ, когда она отпрянула и вспыхнула жгучим румянцем. И мое сердце переполняла неописуемая жалость к ней. Да, я жалел и себя, но к чему говорить об этом? За несколько секунд меня повергли ниц, сбросили с высоты самых заветных моих надежд, и все же ее я жалел не меньше, чем себя, и даже не сердился на нее, если не считать