В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Марина Алексеевна Сойта

стены, за которыми я пыталась спрятаться столько лет. Они мне больше не нужны. Я хочу покинуть заколдованный мир травмы и жить полноценной жизнью. И я знаю, что у этого есть своя цена – без уязвимости я не смогу противостоять этому колдовству.

Я знаю, что невозможно просто взять и принять решение о своем психическом благополучии. Сейчас мне кажется, что написание этой книги было чем-то неизбежным – тем шагом, который нельзя было пропустить. Эта книга – венец моей работы над травмой. Эта книга – мой пропуск в мир живущих, а не выживающих, людей. Эта книга – возможность высказаться для самых юных, потерянных частей меня. Эта книга – апогей принятия своей истории. Эта книга – квинтэссенция сопереживания себе и другим.

Я пишу это и понимаю, как люблю творческую девочку, которой я была. Ее образ соткан из воспоминаний других людей, из сохранившихся писем, из осколков того, что хранится в глубинах моей памяти. Но даже эти мимолетные эскизы вызывают во мне столько тепла, дарят мне столько света.

Я вижу малыша, который хотел веселиться, петь и танцевать, нарядившись в полосатую черно-желтую юбочку и красуясь перед бабушкой и дедушкой, распевая песни «Ты мой ночной мотылек» Софии Ротару и «За розовым морем» Татьяны Овсиенко.

Я вижу школьницу, которая любила играть на скрипке в оркестре, а еще устраивала творческие вечера со своей подружкой – например, ставила целые домашние мюзиклы для того, чтобы удивить взрослых на Новый год: писала либретто, выбирала костюмы, пела и выступала. Я вспоминаю, как подруга говорила мне: «Тебе нужно быть режиссером!», «Тебе нужно написать книгу!». А потом: «Тебе нужно вести свой блог!» – и в этом она оказалась права. Если ты читаешь это сейчас – спасибо тебе за то, что так верила в мои таланты.

Я вижу подростка, который любил красоту математического творчества и пробовал себя в литературном сочинительстве.

Я вижу юную девушку, которая создавала свои короткие рассказы и делилась ими с едва знакомыми ей людьми. Я читаю эти строки и думаю о той, кто их написал. Как ты себя чувствовала? Чего ты боялась? Что тебя согревало? Кто был с тобой рядом?

Тебе было 16, и ты писала о своем ощущении этого мира:

«Если бы ты знал, сколько в мире разных мелодий, голосов и шелестов. Если бы ты ощутил, что это за окрыляющее чувство – кружиться в летящей белой юбке и падать на траву. Если бы ты посмотрел на небо и увидел не безразличные безликие звезды, а звезды-близняшки, звезды-задаваки, звезды-паиньки. Если бы ты понимал, сколько радости в мороженом с клубничным джемом в вафельном рожке, в конце которого прячется шоколад. Если бы ты открыл все окна и осознал, что так нежно хочет прошептать тебе ветер. Если бы ты услышал шелест, увидел бабочку и замер от ее хрупкой красоты. Если бы в день перед самым важным экзаменом ты не мог думать ни о ком, кроме как о ставшем внезапно таким близким человеке. Если бы ты по-настоящему услышал Музыку и увидел ее блики, так похожие на картины импрессионистов. Если бы тебе хотелось плакать от вдохновения. Если бы ты стоял на краю крыши и закрывал глаза, вслушиваясь в шум машин…

…Тогда бы ты на миг почувствовал, что значит быть мной».

Ты писала о своей нерушимой связи с музыкой:

«Знаешь, если бы я могла выбирать, кем быть, я бы хотела быть концертом для скрипки. Желательно Моцарта, ведь тогда бы я была изящной и утонченной. Впрочем, Вивальди меня тоже устраивает. Смотри, как это потрясающе – ведь меня бы играли виртуозы со всего мира.

Меня бы знали люди, которым я была бы действительно интересна (если не говорить об учащихся музыкальных школ, которые приводили бы меня в бешенство, когда фальшивили и медленно разбирали мое содержание). Меня бы слушали в огромных залах и маленьких комнатах, меня бы играли симфонические и камерные оркестры, меня бы воспринимали с интересом и любовью. И я бы все время оставалась собой и при этом менялась – ведь не существует одинаково сыгранных скрипичных концертов.

Я бы думала – кого я больше люблю? Того, кто меня создал? Или того, кто меня играет? Тот, кто создал меня, – он навсегда в прошедшем времени. И я навсегда целиком и полностью его. Но тот, кто меня играет, – ведь он наполняет меня чем-то новым. Он показывает мне, какой я могу быть. И я хочу быть такой.

Но я точно знаю, что у всего этого был бы один – самый главный – минус: я не смогла бы создавать сама».

Ты писала о своих фантазиях:

«Ты плывешь по течению, и тебя выносит в волшебную Гавань. Бухта. Сумерки. Огни Города. Они похожи на драгоценные камни, на которые смотришь сквозь мутное стекло. Ты видишь бледный свет и сходишь на берег.

Льется тихая музыка, и ее не опишешь буквами. Ведь любая музыка больше чем просто слова. Ты идешь по улице под эту тихую, нежную и доверчивую мелодию. Старинные фонари распускают свой тусклый свет сквозь туман. Все заняты своими делами. Кто-то хмурится, кто-то болтает друг с другом. А ты идешь и улыбаешься. Ты светишься изнутри. Твое сияние не серебристое, нет. Оно прозрачное. И ты знаешь, что сейчас можешь достигнуть такого состояния, что просто растворишься в воздухе.

У этого воздуха есть особенный запах – где-то пахнет корицей, пряностями и свежими булочками, где-то – морским бризом, а где-то – тонким ароматом, который окутывает тебя с головы до ног, – и от него тебе хочется плакать.

Ты идешь по Городу, постепенно сближаясь с ним все больше. Существа, живущие в нем, уже поднимают голову, слыша звук твоих шагов, и провожают тебя ласково улыбающимися глазами. Твое сияние становится сильнее и сильнее, тебе хочется кричать – так, чтобы твой крик разнесся далеко-далеко за пределы этой Гавани.

Твое дыхание становится все глубже, глубже и глубже. И в конце концов ты растворяешься – и становишься Частью этой Гавани. Бликами на воде».

Ты писала о себе: «Я фальшива насквозь. И невероятно искренна».

Ты говорила: «Это просто абстрактные письма, больные мысли, глубинные ощущения». Но знаешь, тебя ведь и правда слышали – тот, кому ты писала, отвечал тебе: «Я познаю мир через твои письма».

Но ты не принимала таких ответов, прячась за расстоянием между вами и безнадежностью своего существования, предпочитая тонуть в боли отвержения. Знаешь, сейчас я – тот человек, который познает свой