Догоняй! - Анатолий Уманский

тугие кольца твари, а перед глазами плясали оранжевые мухи, и грудь готова была вот-вот взорваться. Верхушки деревьев закружились в безумном хороводе. Вдруг раздался отвратительный хруст, руку пронзила жгучая боль, что-то горячее и теплое брызнуло в лицо, а в следующий миг мертвая хватка чудовища разжалась. Полковник повалился на колени; его взгляд упал на лежащую в грязи кисть. Рассеченные пальцы конвульсивно вздрагивали. Он поднял правую руку – и увидел лишь тупой обрубок. Кровь била из него толчками.

– Твою же мать… – побелевшими губами прошептал Полковник и тут же немного поодаль увидел своего врага. Гигантское тело змея, все в кровоточащих зарубках, корчилось среди деревьев, вытянутые челюсти щелкали, разбрызгивая розовую пену. Поблескивал единственный глаз – на месте второго зияла черная дыра. Глаза тварь, очевидно, лишилась не сейчас, а давным-давно (когда животные страдали от всевозможных вредных привычек), и Полковник удивился, почему она не отрастила новый.

Благо с заживлением у нее все было в порядке, как и говорилось в той старой сказке. На глазах у Полковника раны чудовища почти одновременно срастались. Разошедшаяся плоть смыкалась, оставляя лишь белые, будто нарисованные на коже мелом рубцы, но и те стремительно исчезали, словно стертые невидимой мокрой тряпкой. На какой-то миг змей неподвижно замер, и у Полковника мелькнула безумная надежда, что заживление не помогло и он все же издох.

Но в следующий миг голова монстра рванулась вверх. Полковник пытался поднять мачете, однако силы вытекали из него вместе с кровью. Может, они с этой тварью и были по сути одним целым, но так лихо заращивать раны он не умел. Ставшая скользкой рукоять мачете выскользнула из руки. Змей снова разинул пасть и кинулся на Полковника. Тот успел еще осознать, что сейчас умрет, а потом нахлынула тьма…



Последние свои дни на острове Полковник провалялся в бреду, лишь изредка приходя в себя. Иногда он чувствовал, как кто-то разжимает ему челюсти и вливает в рот воду, отдающую на вкус глиной; как чья-то заботливая рука вытирает покрытое испариной лицо куском влажной ткани. Но все это казалось нереальным, призрачным; сейчас Полковник находился в другом мире.

Он был дома, на кухне. Мать, отец и сестра, не постаревшие ни на день, сидели за столом – завтракали, перешучивались, обсуждали планы. Лучи утреннего солнца лились в окно. Пахло сиренью. Полковник замер у окна, грязный, оборванный, провонявший потом и кровью. Он пытался окликнуть сестру, но забыл ее имя. Имен отца и матери он тоже не помнил, но это огорчало гораздо меньше. Он коснулся плеча сестры, но его рука прошла насквозь, будто это был воздух.

Он открыл глаза и оказался во мраке туземной хижины. Нестерпимо болел обрубок руки, одежда (то, что от нее осталось) липла к коже – заботливые туземки так и не догадались ее снять. Сперва он поразился, что змей не убил его, а потом пришло осознание: никакого змея на свете нет. Он сам отсек себе руку в припадке безумия, вот же осел!

Полковник хотел засмеяться, но из пересохшего горла вырвался лишь прерывистый хрип. Ему подали грубо вылепленную из глины чашу с водой, он пытался схватить ее отсутствующей рукой, задел перетянутым тканью обрубком и завыл. Черные, почти невидимые в темноте руки гладили его по голове, черные губы шептали на непонятном языке слова утешения. Полковник заплакал; туземка терпеливо дождалась, когда он успокоится, и напоила его с ладоней. Утолив жажду, он снова провалился в лихорадочный сон.

Если змея и не было на свете, то в сновидениях он властвовал безраздельно. Полковник шел по знакомым улицам родного города, ища свой дом. Нашел, поднялся на крыльцо, открыл дверь (в их дыре никто никогда не запирал дверей) и с ужасом обнаружил, что стены, пол, потолок, мебель и посуда – все измарано липкой зловонной слизью. Пахло гниющим мясом, и запекшейся кровью, и порохом, и напалмом, и потом, и джунглями… и дохлой рыбой. Он заметался по комнатам, ища своих родных – и не мог их найти. Хотел позвать по именам – но даже собственного имени он не помнил. С улицы в окна лился мертвенно-белый свет, превращая их в слепые бельма. А потом пол раскололся – и огромная оливковая пружина вырвалась из пролома, разинув зубастую пасть.

Потом была темнота, и в этой темноте отчаянно кричала сестра, а чей-то гогот заглушал ее крики. Внезапно Полковник увидел ее. На ней была только фланелевая мужская рубашка, ее любимая, половина пуговиц отсутствовала. Сорванные штаны повисли на щиколотках. Двое в хаки растянули его сестру за руки, третий пристроился сзади, остальные терпеливо ждали своей очереди. Сестра подняла голову и посмотрела на Полковника сквозь спутанные пряди волос. В глазах застыли ужас, стыд, боль и отчаяние. Рот – раздавленная вишня на бледном, залитом слезами лице. Полковник хотел броситься на помощь, но ноги будто приросли к месту. Сестра содрогнулась всем телом от последнего мощного толчка и безвольно обвисла в руках мучителей. Насильник вышел из-за ее спины, застегивая брюки. Поднял голову – и Полковник увидел собственное лицо… Только на месте одного глаза красовалась круглая черная повязка, а другой казался огромным и стеклянным.

– Подай мачете, – велело существо, и один из дожидавшихся своей очереди солдат немедленно подчинился. Сестру поставили на колени, спутанные пряди волос коснулись земли. Она явно покорилась своей участи. Двойник посмотрел на Полковника.

– Без головы, – сказал он, – парни наверняка побрезгуют.

И взмахнул мачете. Отчаянный визг вонзился в уши Полковника.

Он распахнул глаза и сел. Визг оборвался, но на смену ему пришли другие звуки – знакомые звуки: отрывистые хлопки, испуганные крики и треск огня. Чей-то голос проревел:

– В шеренгу, твари! В шеренгу, мать вашу!

Это должен быть сон!

Сноп света ударил в лицо. Он вскинул руку, защищая глаза, зажмурился и услышал удивленное:

– Боже милостивый! Полковник!

Увы, это явь.

Крохотная хижина наполнилась топотом тяжелых бутс и гулом голосов. Сильные руки подхватили Полковника, вынесли наружу и положили на траву. Он осторожно приоткрыл один глаз, потом другой. Приподнялся на локтях.

Если Бог и был милостив, на туземцев его милости явно не распространялись. Первым, кого увидел Полковник, был тот самый мальчуган, который получил подзатыльник за то, что не вовремя засмеялся. Последний подзатыльник в своей жизни – затылка у него больше не было. Туземка с острыми грудями склонилась над телом ребенка и по-звериному выла.

– В шеренгу, я сказал! – проревел чей-то голос. Туземка не обратила ни малейшего внимания – продолжала завывать, раскачиваясь из стороны в сторону. Хлопнул выстрел, и