Виктор Песиголовец - Деяния ангелов

— И что, вернулся? — нетерпеливо спросил я. Рассказ Вивы зацепил меня за живое, встревожил душу.

— Да, вернулся, — ответила она. — Вскоре у Николая вдруг воспалились фронтовые раны, он стал сильно болеть. Из-за этого ему пришлось оставить хлопотную должность бригадира и пойти сторожить ферму. Бухгалтерша тут же сошлась с другим мужчиной — заведующим током. И Николай, помыкавшись по чужим углам, пришел к Наталье и детям с повинной, попросился обратно. Они простили его и приняли.

— А как дальше сложилась их судьба?

— Они вместе прожили всю жизнь. Из села перебрались в Запорожье. Николай поправился, работал на «Запорожстали», а Наталья — в детской молочной кухне. Его не стало в конце семидесятых годов, а она прожила еще почти пятнадцать лет. Двое их детей и сегодня живы, давно имеют внуков и правнуков, а третий ребенок — девочка — умерла от воспаления легких в начале пятидесятых…

Уже в машине, когда мы решили возвращаться домой, я задал вопрос, все время крутившийся у меня на языке:

— А кто был тот человек, которого тогда встретила Наталья возле церкви?

Вива взглянула на меня с загадочной улыбкой и ответила вопросом на вопрос:

— А сам-то ты как думаешь?

Я неопределенно пожал плечами и, развернув «Хонду», взял курс на Запорожье.

Дома девушка рассказала мне еще одну интересную историю, связанную с этой церковью.

Дело было в середине восьмидесятых годов. У жителя Запорожья, инженера военного завода Леонида погибла жена. Ее сбил автомобиль, когда она переходила улицу. Опечаленный мужчина не стал сообщать о смерти матери своему сыну, который проходил срочную военную службу в Афганистане. Решил, что незачем парню бередить душу, ведь на похороны его вряд ли отпустят, слишком уж далеко добираться. Сын, кстати, у Леонида был единственным ребенком, в Афганистан напросился сам — тогда таких добровольцев хватало.

Прошел месяц, началась весна. Леонид с нетерпением считал дни — сын написал, что совсем скоро, не позже середины апреля, демобилизуется и вернется домой. Но случилось страшное. В конце марта во дворе частного дома Леонида появились военные. Они привезли цинковый гроб…

После похорон единственного сына, несчастный отец совсем пал духом и потерял всякий интерес к жизни. Перестал ухаживать за домом и садом, ни разу не съездил на свой дачный участок, расположенный за городом, на живописном берегу Днепра. Замкнулся в себе, с коллегами почти не общался, часто приходил на работу небритый и в мятой одежде. Еду для себя не готовил, продукты не покупал. Питался одной картошкой, которую варил себе два-три раза в неделю. В общем, вскоре Леонида было не узнать: худой, бледный, руки дрожат, клоки седых волос торчат в разные стороны, взгляд потухший, пустой. Да еще, на свою беду, этот несчастный одинокий мужчина, у которого и родственников не осталось, начал попивать, и с каждым днем все больше. С работы его пока не гнали — жалели и надеялись, что со временем он успокоится, обретет душевное равновесие и вернется к прежней жизни.

Пил Леонид в одиночестве, компаний сторонился. Сядет, бывало, в беседке, в саду, поставит на стол бутылку водки — и пьет, не закусывая. Пьет, курит и плачет.

Так продолжалось до середины мая.

Потом вдруг Леонид пришел на завод, подал в дирекцию заявление об уходе. Но начальство наотрез отказалось отпускать квалифицированного специалиста и, в недалеком прошлом, одного из самых добросовестных работников. Вместо этого предоставило ему отпуск. Леонид настаивать на своем увольнении не стал, для него это уже не имело никакого значения — он принял решение в самые ближайшие дни уйти из жизни, ведь на этом свете его больше ничего не держало. Только подумал, что нужно сначала съездить в село, в котором родился, и навестить могилки родителей. Село как раз то самое, где находится храм преподобного мученика Андрея Критского…

Поехал. Побродил по улицам, по околицам, постоял у некогда родного дома, потом отправился на кладбище. Долго сидел возле могил отца и матери, вспоминал детство, юность, счастливые годы жизни с покойной супругой. И так глубоко погрузился в свои сладкие воспоминания, что даже не заметил, когда на землю опустились сумерки и со стороны Днепра подул прохладный вечерний ветер.

Леонид мог, конечно, попроситься переночевать к кому-то из знакомых — в селе жили его бывшие одноклассники и друзья детства. Но не захотел никого тревожить. Так и просидел полночи на кладбище. И только перед рассветом опять стал прохаживаться по улицам села.

В какой-то момент ноги принесли его к церкви. Леонид был членом компартии, считал себя материалистом и атеистом, но в этот раз остановился и помимо воли, неожиданно для самого себя истово перекрестился. Немного постояв, уже хотел уходить, как вдруг услышал за спиной чье-то ровное дыхание. Оглянулся — и увидел высокого седовласого мужчину в длинной темной одежде — не то в плаще, не то в рубахе. Он стоял, опираясь на длинный посох, и смотрел на церковь. В мутном свете уличного фонаря его глаза казались строгими и даже сердитыми.

— Вы, наверно, сторож? — спросил Леонид.

Мужчина не спеша перевел взгляд на него и тихо произнес:

— Можно и так сказать.

— Я не видел, как вы подошли…

— Зато я видел, как ты, вчерашний заклятый безбожник, крестился на святой храм! — чуть громче изрек человек с посохом. И после короткой паузы с печалью в голосе прибавил: — Хорошо, что ты вспомнил о Боге, но плохо, что нет его в сердце твоем.

Леонид не нашелся, что сказать и промолчал.

— Худое дело ты задумал, ох, худое, богопротивное! — продолжал вещать мужчина. — Понимаю, тяжко у тебя на душе, горечь и отчаяние поселились в ней. Но нельзя лишать себя благодати Божией, нельзя идти на самоубийство! Сие есть самый большой грех!

Леонид очень удивился, услышав эти слова.

— Как же вы догадались, что я решил наложить на себя руки? — вскричал он дрогнувшим голосом.

— Ведомо мне твое горе! — ответил мужчина. — И то знаю, как ты топил его в вине, да не утопил. И зачем сюда приехал — тоже знаю!

— Не могу я больше ходить по земле! — Леонид не смог удержаться и безутешно заплакал. — Зачем мне жить? Для кого?

— Не по своей воле ты послан на этот свет и не по своей воле должен уходить! — назидательно молвил мужчина. — Для кого тебе жить, спрашиваешь? Для людей живи!

Леонид грустно покачал головой:

— А если сил нет жить?

— Крепись! Как ни тяжко — крепись! — его ночной собеседник поднял посох и с силой опустил на землю. — Плач горючими слезами, скрежещи зубами от боли и бессилия, но живи! Живи и не ропщи! Живи и молись! В молитве и обретешь успокоение.