Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М.

Где я только не спрашивала о том, как научиться хорошо ткать! В ответ произносили имя Ксиде – шёпотом, вполголоса, почтительно. Я её окликнула. Продолжая работать шестью руками, она приложила две к лицу, вглядываясь в даль и пытаясь обнаружить источник звука.

– Ксиде, я здесь, на полу, – прокричала я.

– Привет, Паучок. Боюсь, у меня нет подходящих моделей для твоего тела, но, если не торопишься, я кое-что попробую.

Женщина в наполовину готовом платье рассмеялась. Из её рта выпала жемчужина. Одна из рук Ксиде проворно её поймала и бросила в миску, до половины заполненную такими же белыми драгоценными кругляшами.

– Мне не нужна одежда. Я хочу быть как ты, научиться ткать. Мне сказали, это правильная профессия для паука. Я хочу быть правильной!

– Мои шелкопряды могут приревновать, – задумчиво проговорила Ксиде. – И, видимо, раз уж ты неправильный паук, твои познания в ткачестве недалеко ушли от врождённых инстинктов.

Я уронила голову:

– Увы, это правда.

– Подойди ближе, Паучок.

Я забралась на её колено, которое казалось мне очень большим. Её громадное лицо нависло надо мной, похожее на молодое лицо невесты. В глазах, полных смеха и света, не было ни зрачков, ни радужки – они оказались полностью белыми и гладкими, как у статуи.

– Судьба, – сказала Ксиде, опустив голову на одно плечо и не переставая ткать всеми руками, – слепая ткачиха, если верить людям. Ты знала об этом? Ты достаточно долго жила, чтобы услышать, как она режет, прядёт и шьёт, ни на миг не останавливаясь?

– Нет, госпожа.

– Это очень глупая история. Прежде всего, я в жизни не перерезала ни одной нити.

Сказка Ткачихи

Я пряду каждую нить до её естественного окончания. Если она заканчивается, то заканчивается, я не уговариваю её хоть немного продлиться. И не рассекаю до срока лишь потому, что мне хочется получить аккуратный рукав. Всё, что я тку, выглядит так, как хочет выглядеть, – не больше и не меньше.

Я была последней из тех, кто сошел с Небес. Они спускались точно дождь из света и в пути меняли облик, а я не хотела меняться. Не видела там ничего, что понравилось бы мне больше дыры, которую Небо сотворило для меня; её прохладных краёв и темноты. Я блуждала во тьме, после того как они ушли, будто сиротка в пустом доме. Когда-то он был таким светлым, а теперь оставшиеся Звёзды висели далеко друг от друга, точно фонари, и молчали.

Далеко на границах черноты есть поле, где растёт трава. Я могла бы тебе сказать, что оно длится вечно, но только ребёнок верит в вечность чего-либо. Однако есть место, где во тьме просыпаются искры света, и их становится больше и больше, пока свет не заполняет всё вокруг, куда ни кинь взгляд. Эти искры – тоже Звёзды, Травинки-Звёзды, которые лежат во тьме, словно лезвия, и ждут, когда часть Неба, что выносила мир в своём брюхе, не забредёт случайно на самый его край и не понюхает их. Всего один раз, чуть-чуть, коснётся кончиком своего носа. Тех, кто выбрал для себя подобное, очень много. Думаю, не стоит их обвинять; они – не единственные сироты, сказавшие себе, что, если хорошенько прибраться в доме, мать придёт домой.

Однажды я отправилась туда, спустя много времени после того, как яркие собратья меня покинули. Мне было одиноко… Можно ли винить меня в том, что из тьмы я пошла навстречу самому яркому свету? Я шла сквозь первые волны Травинок-Звёзд; их миниатюрные лица сияли в предвкушении, которое никогда не увядает, ни на один миг. Я шла по полям, болотцам и речушкам света, где Звёзды почти достигали моей талии, колыхаясь на безымянном ветру и покачиваясь в темноте. Старалась идти осторожно, но они растут так часто и густо, что иной раз я наступала на траву. Мне за это стыдно. Трава ломалась под моими ногами и падала блестящими осколками с Неба, острыми и кричащими, будто стекло.

Когда посыпались осколки, разве мне не стоило оттуда уйти? Разве не за это меня наказали, маленькую потерявшуюся девочку, которой было велено не гулять в саду, чтобы не повредить цветы грязными ногами? Когда они посыпались, их свет плеснул мне прямо в глаза, затопил их; я не видела ничего, кроме света.

С той поры я и не вижу ничего, кроме света.

И в том свете я углядела подобие формы, которая показалась мне похожей на мир. Тот мир оказался совсем не похож на меня. Там были существа, которые ткали; я не могла их увидеть, но видела полотно: миниатюрное и унизанное бриллиантами, сложное и совершенное. Я хотела так же ткать, более крупные и сложные вещи. Когда это желание завертелось во мне, будто веретено, наматывающее льняную нить, мои руки превратились в восемь конечностей, а шёлк собрался в моём животе. Однако я не хотела делаться пауком, хотела лишь ткать. Я остановилась, не став маленькой, чёрной и многоглазой. Зачем слепой множество глаз?

Наконец и я спустилась с Небес – слепая, мокрая и маленькая, изрезанная стеклянным дождём. И там, где упала, начала ткать всеми пальцами, из всего, что могла нащупать: из травы, листьев и веток; собственных волос и грязи; шёлка, хлопка, мокрой шерсти и льна; из розовых шипов, камней и речной воды; содранной коры, высоких стволов и вечнозелёных иголок. Я ткала из всего, к чему могла прикоснуться.

И когда ткала, я видела – то, что ткала, не более. Из-за света, кипевшего в моих глазах, я видела, где начинался каждый стежок, в семенах розы и цветах льна, и где он заканчивался, гнил и превращался в пыль на трупе ведьмы, лежавшем на погребальных носилках, или был разрезан на свивальники для младенца в городе без имени. Я видела нити, уто́к и основу; видела каждый день, который предстояло прожить сотканной мною вещи. Видение было таким большим, что я заплакала. Со слезами и сотканной тканью мой свет ушел в эти паутины, ставшие камнями, улицами, карнизами, мостами и переулками, башнями и колоколами, дверьми и церквями. Они врезались друг в друга под острыми и жёсткими углами паутины, вращались и изгибались вокруг меня, пребывавшей в центре. Чрез некоторое время свет закончился, в полотно пошла моя кровь. Все камни, улицы, карнизы, мосты и переулки, башни и колокола, двери и церкви становились красными, исторгаясь из меня. Как было больно! Но как они пели, появляясь на свет!

Я всегда была здесь и буду. Красный город – моё полотно, и я нахожусь в его центре. Каждый камень и доска знают, что когда-то побывали в моих ладонях. Я вижу, где всё закончится, когда один красный камень превратится в красный песок, а другой – в пыль, которую развеет ветер. Я и тогда буду здесь. Я знала, что в конце концов придут люди и подивятся пустому городу, готовому для них, разложенному как красивое платье. Знала, что они будут голодными и жестокими, как маленькие пауки; будут ходить по траве, даже если нельзя; будут ткать, ткать и ткать, пока не выплеснут наружу всё своё нутро, красное, яркое и кровавое.

Сказка Портнихи

(продолжение)

– Они пришли раньше людей, – сказала Ткачиха-Звезда, указывая на шелкопрядов в их уютных ящичках, – и как же далеко им пришлось забраться! Они ползли на своих нежных белых брюшках по рвучим, грызучим скалам. Мои милые, мои придворные, знавшие одно – тому, что должно быть соткано, нужен ткач. И вот перед ними появилась ткачиха.

Черви начали извиваться в экстазе от того, что госпожа соблаговолила о них вспомнить. Поток нитей удвоился, с пением протекая сквозь миски с краской прямо в её руки.

– У меня не осталось света и крови, мой шелк стал редким и тонким, но они делают достаточно для всего, что я могу захотеть соткать, и мы с ними – семья. Я амператрица переулков, они – шёлк, мечтающий о Звёздах.

Я тогда подумала, что взорвусь от любви к ней; её белые глаза затмили весь мир.

– Но, если ты соткала все эти чудеса, как можешь спокойно ткать женское платье? Ведь это пустяк!

Ксиде взглянула на женщину на помосте, уже почти одетую: её талию окутывал багрянец, крест-накрест пересечённый чёрными лентами в тон бусам, юбка облегала ноги и ниспадала до самого пола.