Рэйчел Кейн - Черный Рассвет

Клэр смотрела на меня с притуплённой, трагической необходимостью, и я просто не мог… я не мог дать ей то, что ей нужно. Пока нет. Я не мог это чувствовать. Но всё же что-то я чувствовал, после всего.

Я сказал:

— Мне нужно рассказать Монике о ее брате.

Я слышал, как Клэр глубоко вздохнула, будто она даже не думала, что будет дальше.

— О, — сказала она сдавленным голосом. — Должна ли я пойти…?

— Нет. Будет лучше, если я сделаю это один. — Потому что если бы я мог действительно чувствовать что-нибудь сейчас, то только глядя в глаза Моники. Это была карма. Она заслужила услышать о ее брате именно от меня, покуда моя сестра умерла, оказавшись в нашем горящем доме, в то время как Моника стояла и улыбалась, щелкая зажигалкой.

Издевалась надо мной. Насмехалась, каким беспомощным я был.

Я всегда считал, что это она устроила пожар, с того момента Ричард всегда утверждал, что это не она, что она просто издевалась и даже не знала, что Алисса оказалась в ловушке внутри. Я на самом деле не верил ему. Может быть, он даже не верил сам.

Я нашел Монику в, как я догадался, своего рода вампирской комнате развлечений. Там был телевизор, который тихо работал, и кожаный диван. Она лежала на диване, завернувшись в одеяло, и спала.

Я не думаю, что когда-либо видел Монику спящей, и удивился, что, когда она не бодрствовала, она казалась… нормальной. Она выглядела уставшей, ее волосы растрепались, и она сняла макияж. Без него она выглядела на ее настоящий возраст, тот же, что и у Майкла — нет, она все еще человек. Сейчас она была старше Майкла.

Вдруг, реально или нет, причинение боли не показалось правильным — но ей необходимо знать, а я сам вызвался.

Разве это не прекрасно, рассказать ей о ее брате? Это более чем исполнение желаний, Шейн.

Ты действительно думаешь, что все это правда?

Этот чертовски глупый голос в моей голове не хотел затыкаться. Это был постоянный отшлифованный монолог, головная боль, которая не уходила. И самое страшное, я не был уверен, что это воображение. Проснись, Шейн.

Но я не спал. Не так ли?

Я пересек комнату и подошел к дивану. Свет был приглушен, а на кофейном столике был пульт дистанционного управления, чтобы включить его, так что я нажал на кнопку. Как будто взошло солнце, Моника немного застонала, что-то пробормотала и попыталась зарыться лицом в подушку.

Когда я сел на край стола, глядя на нее, она вдруг выпрямилась, и страх, который проскользнул в выражении ее лица, удивил меня. Я не думал, что она способна быть такой уязвимой… но все же, она родилась здесь, как я, когда около тебя ходят посторонние, ты редко хорошо спишь.

Моника уставилась на меня безучастно, не узнавая, в течение приблизительно двух секунд, и затем понимание пересилило тревогу, и она просто стала выглядеть раздраженной. И сердитой.

— Коллинз, — сказала она и провела пальцами по волосам, как будто их укладка была её приоритетным делом. — Боже, есть такая вещь, как стук в дверь. Если ты снова сегодня собираешься благодарить меня за спасение своей жизни, пожалуйста, не делай этого. Вопервых, это не являлось моей идеей. Хотя, если ты хочешь бросить свою подружкушкольницу, я могла бы бросить тебе вызов, — она улыбнулась мне, внезапно и безумно.

Я не знал, как сделать это. Ответственность ощущалась тяжело и остро, потому что я собирался полностью разрушить ее мир. Я знал, как при этом себя ощущаешь, и да, в этом было определенное правосудие, не отрицаю, что я так считал, но всё же я не мог получить реальную радость от этого. Я просто переждал, пока она не утихла, нахмурившись глядя на меня, неудомевая от отсутствия моей реакции.

И потом я сказал очень тихо:

— Моника, я должен тебе кое-что сказать. Плохое.

Она не была глупа, и спустя приблизительно одну секунду после того, как я сказал это, я увидел начинающийся лёгкий ужас, расцветающей в ней.

— Что произошло? — спросила она, скрестив руки на животе. Я помнил, что чувствовал, будто земля уходит из под ног. — Это… моя мама? — я понял, что новости о смерти ее матери — матери, которая больше не говорила с ней или не признавала ее среди собственных детей — были лучшим вариантом развития событий, о котором она могла думать теперь.

— Нет, — сказал я. Возможно, я должен был насмехаться над ней, я не знаю; возможно, я был бы полностью в праве сделать это. Но внезапно все, чего я хотел, должно было быть добрым, быстрым, и потом я бы ушел. Я хотел обнять Клэр и забыть, насколько хрупки все мы были, просто на мгновение. — Нет, это не твоя мама. Извини. Это Ричард.

— Он ранен, — сказала она и отбросила одеяло назад. На ней были тренировочные брюки и майка, как у нормальной девушки, она достала пару обуви без каблуков. Ее руки дрожали. — Он здесь? Я могу видеть его? Все будет хорошо, правильно? Боже, обувь даже эта не соответствует, но я не могу принести все….

— Нет, — сказал я, — все не будет хорошо, — она остановилась в процессе одевания одной туфли, но не подняла взгляд. После колебания она закончила, надела другую туфлю и встала. Я тоже стоял, неуверенный, что теперь делать.

— Что ты знаешь, тупица? — сказала она и протиснулась мимо меня, двигаясь к двери. — Когда ты ходил в школу? Ради Бога, ты даже не осилил биологию. Я уверена, что все прекрасно.

— Моника, — сказал я. Возможно фактически, я не оскорблял ее в спину, или повышал голос, или хватал ее; возможно просто она уже знала. У меня нет идей, что произошло в ее голове.

Но она остановилась, как будто столкнулась с невидимой стеной и ждала. — Я видел его. Я сожалею. Ханна была с ним. Они собираются привезти его скоро. Я думал, что ты должна узнать прежде… — Прежде, чем ты увидишь его тело.

Тогда она повернулась ко мне, и гнев в ее лице застал меня врасплох.

— Ты лжешь, сукин сын! — крикнула она и подняла первую вещь, до которой могла дотянуться — телевизионный пульт — и бросила его в меня так сильно, как могла, он был довольно тверд, фактически. Я отбил его в сторону и не ответил. Она пошла за чем-то более тяжелым, большой мраморной статуэткой кого-то, кого я предположительно должен был узнать, но она не смогла бросить ее. Статуэтка упала на ковер в трех футах от меня и покатилась.

И затем она споткнулась и упала на колени. Весь гнев вышел из нее так же, как если бы ктото потянул штепсель, оставляя ее бледной и пустой. Ее глаза были широко открыты, зрачки сузились до точек, и она уставилась на меня с приоткрытыми губами.

— Я сожалею, — повторил я. Похоже, что это было все, что я мог сказать. Я думал, что это было мечтой, прекрасной местью? Исполнение желания? Это было не так. Это было просто… печально. — Он был хорошим, твой брат. Он всегда пытался быть справедливым. И он заботился о тебе.