Монтегю Джеймс - Заклятие рунами

Но после несчастья с моим братом я снова перечитал ее. Лучше она, конечно, не стала, однако на этот раз подействовала на меня совершенно иначе. Я давно подозревал — я ведь уже говорил вам об этом, — что Карсвелл, воспользовавшись то ли внушением, то ли каким-то заклятьем, стал непосредственным виновником случившегося. И действительно, во второй раз его книга как бы продемонстрировала мне зловещие возможности подобных заклятий. Особенно меня поразила одна глава, в которой говорилось о заклятии рунами; оно налагается либо для того, чтобы завоевать чью-то любовь и преданность, либо для того, чтобы убрать кого-то со своего пути, — и, пожалуй, чаще всего именно для последнего… Причем, обо всем этом Карсвелл рассказывал так, словно сам обладал неким вполне реальным опытом применения подобных заклятий.

Не станем тратить время на мелкие подробности; самое главное — я абсолютно уверен (благодаря полученной мной информации), что тот полный человек на концерте и был Карсвелл; я подозреваю — и даже больше, чем просто подозреваю, — что та записка обладала особой значимостью; и я совершенно уверен, что если бы мой брат смог ее тогда вернуть, то, весьма возможно, был бы сейчас жив. А потому я настоятельно прошу вас изложить самые мельчайшие подробности вашего дела.

И тогда Даннинг рассказал ему о встрече в Отделе Редких Рукописей Британского музея.

— Так значит, он вручил вам какие-то бумаги? А вы их внимательно изучили? Нет? В таком случае, с вашего позволения, нам просто необходимо немедленно их обследовать, и весьма тщательно!

Они отправились к Даннингу домой, где по-прежнему не было ни души, ибо обе служанки до сих пор не поправились. Рабочая папка с бумагами пылилась на письменном столе. Они стали перебирать листки, покрытые торопливыми каракулями Даннинга, и вдруг от одного листка отлепился и порхнул куда-то вглубь комнаты клочок тонкой папиросной бумаги. Окно было открыто, но Харрингтон быстро захлопнул его и вовремя успел перехватить готовую исчезнуть за окном полоску бумаги.

— Так я и думал, — сказал он. — Вполне возможно, это точно такая же штука, как та, что дали моему брату. Вам придется быть весьма осмотрительным, Даннинг; вполне можно ожидать самых серьезных последствий.

Затем они долго совещались. Бумажка была тщательнейшим образом обследована. Буквы на ней, как и описанные ранее Харрингтоном, носили, скорее всего, именно рунический характер, однако ни Даннинг, ни Харрингтон не способны оказались расшифровать надпись, и оба опасались скопировать ее, чтобы, как им казалось, не усилить злую волю, выраженную письменами. Забегая немного вперед, скажу, что конкретное содержание записки осталось невыясненным. Однако оба, и Даннинг, и Харрингтон, были совершенно убеждены, что именно благодаря этой записке его обладатель попадал во всякие ужасные истории, а также — что листок с письменами совершенно необходимо вернуть тому, кто его преподнес, и, более того, единственный надежный и верный способ — вернуть его прежнему хозяину собственноручно. Здесь требовалась особая изобретательность и выдумка, ибо внешность Даннинга Карсвеллу была хорошо известна, так что прежде всего нужно было как-то ее изменить, хотя бы сбрить бороду. Но как узнать, раньше или позже последует коварный удар? Харрингтон, правда, считал, что они могут точно установить день и час возможной трагедии. День, когда состоялся злополучный концерт, был известен: 18 июня. Именно в тот день «черная метка» была вручена его брату. Смерть же последовала ровно через три месяца, 18 сентября. Даннинг также вспомнил, что в объявлении на окне трамвайного вагона упоминался тот же странный срок: три месяца.

— Возможно, — добавил он с безрадостным смехом, — и мне отмерен такой же срок. А точную дату можно установить по моему дневнику. Да, вот: 23 апреля, та сама встреча в Британском музее. Стало быть, получается 23 июля. А теперь, как вы понимаете, мне исключительно важно знать все, что вам будет угодно мне сообщить о том, какие именно беды и неприятности преследовали вашего брата в течение тех трех месяцев.

— Ну конечно. Я прекрасно вас понимаю. Что ж, для него наиболее болезненным было ощущение постоянной слежки, особенно когда он оставался один. В конце концов я перебрался ночевать в его комнату, и ему стало значительно легче, однако брат по-прежнему довольно часто разговаривал во сне. Вам хотелось бы, конечно, знать, что именно он говорил? Однако надо ли углубляться в такие подробности, пока нынешняя ситуация нам еще недостаточно ясна? Думаю, что этого делать не стоит, хотя могу сказать вам следующее: именно в этот период мой брат получил по почте две посылки — обе со штемпелем Лондона и адресом получателя, напечатанном на машинке. В одной оказалась гравюра Бевика, грубо вырванная из какой-то книги; на ней изображена была залитая лунным светом дорога, по которой идет человек, преследуемый ужасным, похожим на демона существом. Под гравюрой сохранились строчки из «Сказания о Старом Мореходе»[4] (которое, как я полагаю, и иллюстрировала эта гравюра) о том, кто

…оглянувшись только раз,Спешит, спешит вперед:Ведь знает он, что по пятамЧудовище идет.

А во второй посылке был отрывной календарь — обычный рекламный календарь, рассылаемый торговыми предприятиями. Мой брат тогда не обратил на него никакого внимания, но я потом, уже после его смерти, взглянул на этот календарь и обнаружил, что все странички после 18 сентября из него вырваны. Вам, возможно, покажется странным, что брат мой куда-то отправился один в тот роковой вечер, однако же дело в том, что уже около десяти дней его совершенно перестало мучить ощущение слежки и постоянной опасности.

На этом их разговор и закончился. Харрингтон, который был знаком с одним из соседей Карсвелла, полагал, что сумеет проследить за всеми его передвижениями. Даннинг же был обязан отныне находиться в постоянной готовности и при первой возможности помешать Карсвеллу осуществить задуманное, а также — хранить листок в надежном, но доступном месте.

Они расстались. Последовавшие за этим недели были, без сомнения, суровым испытанием для нервов Даннинга: вокруг него, начиная с того самого дня, казалось, возникла неосязаемая стена тьмы, которая угрожающе сгущалась, делая недоступными любые возможные пути к спасенью. Впрочем, рядом с ним и не оказалось никого, кто способен был предложить ему какой-то путь к спасению, сам же он был настолько подавлен, что лишился всякой инициативы, и весь май, июнь и начало июля с невыразимым беспокойством ждал весточки от Харрингтона. Однако все это время Карсвелл оставался безвыездно в Лаффорде.