Стивен Кинг - Ночные кошмары и сновидения

— Ты шутишь, приятель. Шутишь, не иначе. Мы работаем под солнцем, которое жарит день-деньской, это вовсе не интеллигентский салон для модного загара. Кто ты на — самом деле, приятель? Бухгалтер?

— Учитель, — ответил я. — Учу третьеклассников.

— Господи! — воскликнул он и снова засмеялся. — Уходи отсюда, ладно?

У меня были карманные часы, доставшиеся мне от прадедушки, который работал на строительстве последнего отрезка Великой трансконтинентальной железной дороги. Согласно семейной легенде, он присутствовал при том, как забивали последний золотой костыль. Я достал из кармана часы и покачал ими на цепочке перед лицом Блокера.

— Видишь? — спросил я. — Стоят шестьсот, а может, и семьсот долларов.

— Хочешь меня подкупить? — Блокер снова засмеялся. Он вообще выглядел очень веселым парнем. — Дружище, я слышал о том, как люди заключали сделки с дьяволом, но ты первый, который хочет предложить взятку за то, чтобы его пустили в ад. — Теперь он посмотрел на меня с сожалением. — Может быть, ты взаправду считаешь, что знаешь, где работать, но я должен сказать тебе, что ты не имеешь об этом ни малейшего представления. Я сам видел, как в июле к западу от Индиан-Спрингс температура в тени достигала пятидесяти градусов по Цельсию. Там сильные люди плачут. А ты совсем не такой, приятель. Мне не надо снимать с тебя рубашку, чтобы убедиться, что у тебя на спине нет ничего, кроме тощих мускулов, заработанных в клубе здоровья, а этого явно недостаточно в Великой пустыне.

— Как только ты придешь к выводу, что я не могу работать, я уйду. Часы можешь оставить себе. Я не буду спорить.

— Брехло ты.

Я посмотрел ему в лицо. Он посмотрел на меня.

— Нет, ты не брехло, — произнес он голосом, полным изумления.

— Нет.

— И ты согласен передать часы Тинкеру, чтобы они хранились у него? — Он ткнул большим пальцем в сторону огромного негра в яркой рубахе, который, сидя в кабине бульдозера, жевал фруктовый пирог, купленный в «Макдональдсе», и прислушивался к нашему разговору.

— На него можно положиться?

— Можешь не сомневаться.

— Тогда пусть он хранит эти часы до тех пор, пока ты не выгонишь меня с работы или пока не наступит для меня время возвращаться в школу в сентябре.

— Это — твоя ставка. А какова будет моя?

Я показал на свое заявление у него в руках.

— Подпиши это, — сказал я, — и мы квиты.

— Ты с ума сошел.

Я подумал о Долане, об Элизабет и промолчал.

— Ты начнешь с черной работы, — предупредил Блокер. — Будешь разбрасывать лопатой горячий асфальт из грузовика в выбитые ямы. И совсем не потому, что мне нужны твои идиотские часы — хотя я с удовольствием заберу их, — просто все так начинают.

— Хорошо.

— Лишь бы между нами все было ясно.

— Согласен. Мне все понятно.

— Нет, — покачал головой Блокер, — тебе ничего не понятно. Но ты поймешь.

Следующие две недели буквально вылетели из памяти. Помню, что шел за грузовиком, захватывал лопатой горячий асфальт, укладывал его на выбоины, трещины, утрамбовывал и шел дальше за грузовиком, пока тот не останавливался у следующей прорехи в дорожном полотне. Случалось, что мы работали на главной улице Лас-Вегаса, Стрипе, и я слышал серебряный звон монет, которые сыпались, когда кому-то выпадал джек-пот. Этот звон просто стоял у меня в голове. Я поднимал голову и видел, как Гарви Блокер смотрит на меня странным и вместе с тем сочувствующим взглядом, причем его лицо колышется в волнах жаркого воздуха, поднимающегося от нагретого асфальта. Иногда я смотрел на Тинкера, сидящего под парусиновым тентом, покрывающим кабину его бульдозера, и тогда негр поднимал часы моего прадеда и покачивал их на цепочке, а они отбрасывали серебряные блики.

Самым главным было не потерять сознания, не упасть в обморок, как бы плохо мне ни было. Я продержался весь июнь, затем первую педелю июля. И вот однажды Блокер подошел ко мне во время обеденного подрыва, когда я дрожащими руками держал сандвич. По большей части дрожь не покидала меня до десяти вечера. Это из-за жары. Приходилось выбирать — дрожать или падать в обморок, тогда я вспоминал про Долана и решал: лучше уж дрожать.

— Ты все еще не стал сильным, приятель, — сказал мастер.

— Нет, — согласился я. — Но, как принято говорить, ты бы посмотрел на материал, с которого я начал.

— Я все время оглядываюсь на тебя и жду, что увижу, как ты лежишь посреди мостовой, а ты все не падаешь. Но ты не выдержишь.

— Выдержу.

— Не выдержишь. Будешь так идти с лопатой за грузовиком, наверняка сломаешься.

— Нет.

— Впереди самая жаркая часть лета, приятель. Тинк зовет ее сковородкой.

— Я справлюсь.

Он достал что-то из кармана. Это были часы моего прадеда. Он бросил их мне на колени.

— Забирай свои дерьмовые часы, — сказал он, не скрывая отвращения. — Мне они не нужны.

— Но ведь мы заключили с тобой сделку.

— Я расторгаю ее.

— Если ты уволишь меня, я обращусь в суд, — предупредил я. — Ты подписал мое заявление. Ты…

— Я не увольняю тебя, — сказал он и отвернулся. — Тинк научит тебя управлять экскаватором.

Я долго смотрел на него, не зная, что сказать. Моя классная комната, где я учил третьеклассников, такая прохладная и уютная, еще никогда не казалась мне столь далекой… и все-таки я не имел ни малейшего представления о том, как думают люди вроде Блокера или что он имел в виду, когда говорил со мной. Я знал, что он одновременно восхищался мной и презирал меня, но не мог понять, почему.

«А какое тебе до этого дело, милый? — внезапно услышал я голос Элизабет внутри себя. — Тебе нужно заниматься Доланом, Помни о Долане».

— Зачем это тебе нужно? — спросил я его наконец.

Он посмотрел на меня, и я увидел по его лицу, что в нем борются два чувства — изумления и ярости. И все-таки мне показалось, что верх одерживает ярость.

— Не могу понять, приятель, что с тобой происходит. За кого ты меня принимаешь?

— Я не…

— Неужели ты думаешь, что я хочу твоей смерти из-за этих дерьмовых часов? Ты действительно так считаешь?

— Извини меня.

— Извини, извини. Не встречал еще несчастнее идиота.

Я спрятал в карман часы моего прадеда.

— Понимаешь, приятель, ты никогда не станешь сильным. Есть люди и растения, которые выдерживают жар солнца и становятся крепче от этого. А есть такие, что вянут и гибнут. Вот ты погибнешь. Ты это хорошо понимаешь — и все-таки отказываешься работать в тени. Почему? Почему ты так насилуешь себя?

— На то у меня есть причина.