Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Это опасно? – спросил я.

– Сами по себе припадки совершенно не опасны, сиди она в кресле или лежи в кровати. Однако, если припадок случится, когда миссис Гэбриэл готовит мне ужин или спускается по лестнице, она рискует упасть в огонь или скатиться по ступенькам. Будем надеяться, что такая беда нас минует… Что ж, если ты допил кофе, идем в лабораторию. Интересных новых записей у меня нет, но я добавил в свой аппарат вторую батарею с очень мощной индукционной катушкой. Если подключить ее, при условии, что запись, скажем так, свежая, это простимулирует определенные нервные центры. Странно, не правда ли, что те же силы, которые оживляют мертвых, несомненно, убили бы живого, получи он мощный удар током. С электричеством следует обращаться весьма осторожно. И что же тогда, спросишь ты?..

Ночь была очень жаркой, так что Хортон нараспашку открыл окна и уселся на пол со скрещенными ногами.

– Отвечу на твой вопрос, хотя мы уже говорили об этом, – продолжал он. – Предположим, у меня имелся бы не просто фрагмент мозга, а целая голова или, еще лучше, целое тело. В таком случае можно было бы добиться куда больших результатов, чем воспроизведение речи через граммофон. Возможно, мертвые губы зашевелились бы и… Господи, что это?!

На лестнице, ведущей из столовой в лабораторию, раздался звон разбитого стекла, что‐то тяжелое покатилось по ступенькам и ударилось о порог с таким звуком, будто постучали в дверь. Хортон подбежал к двери, распахнул ее – и мы увидели на пороге тело миссис Гэбриэл в куче осколков стаканов и бутылок. Мертвенно бледная, она лежала лицом вверх, и кровь из раны на лбу пропитывала ее густые серые волосы.

Опустившись рядом с ней на колени, Хортон приложил к ране свой платок.

– Ну, это ерунда, – проговорил он, – ни вена, ни артерия не перебиты. Сначала перевяжем.

Он разорвал платок на полоски, связал их вместе и проворно перебинтовал нижнюю половину лба миссис Гэбриэл над глазами, неподвижно глядевшими в одну точку. Осмотрев их повнимательнее, Хортон покачал головой.

– А вот это хуже. Она сильно ударилась головой. Помоги мне перенести ее в лабораторию. Бери под колени и поднимай, когда я скажу… Пошли!..

Мы перенесли миссис Гэбриэл к столу, на котором стоял граммофон мертвых, и опустили на пол. Пока я ходил за подушкой, Хортон приподнял ее за плечи, оперев бессильно свисающую голову о свое колено, и, когда он шевелился, миссис Гэбриэл кивала, словно в молчаливом одобрении наших действий. Рот ее открылся, и в уголках выступила пена. Чуткими натренированными пальцами Хортон ощупал череп и остановился над правым ухом. Закрыв глаза, он более тщательно исследовал это место и констатировал:

– Череп разбит. Один фрагмент полностью отломан, и осколки могут давить на мозг. – Он пощупал запястье миссис Гэбриэл. – Пульса нет. В обычном смысле слова она мертва. Однако не будем забывать, что жизнь – явление необыкновенно стойкое. Никто не умирает мгновенно, если только не разорвать тело на кусочки. Тем не менее скоро она действительно умрет, если не ослабить давление на мозг. Это самое главное. Пока я работаю, закрой окна и разожги камин. В таких случаях жизненное тепло, что бы оно собой ни представляло, стремительно покидает тело, поэтому разогрей комнату как можно сильнее. Принеси масляный радиатор, включи электрический обогреватель и разожги большой огонь. Чем жарче будет в комнате, тем медленнее жар жизни будет покидать тело.

Говоря, Хортон открыл шкаф и вынул оттуда два ящичка с хирургическими инструментами. Блеснула сталь, защелкали ножницы, обстригая длинные седые волосы миссис Гэбриэл, и, пока я укладывал дрова, разжигал камин, ходил в кладовку за масляным радиатором, ланцет порхал над обнаженной кожей. Хортон зажег спиртовку под испарителем с какой‐то жидкостью, и воздух наполнился запахом чистоты. Время от времени он бросал приказы:

– Подай вон ту электрическую лампу с длинным шнуром, мне не хватает света. Если не выносишь крови, не смотри: упадешь в обморок – я не смогу тебе помочь.

Жгучий интерес к тому, что он делал, пересилил возможную дурноту, и я, не поморщившись, заглянул ему через плечо. Принесенная мною лампа освещала темную дыру в черепе, с края которой свисал лоскуток кожи. Щипцами Хортон ухватил и вынул осколок окровавленной кости.

– Так‐то лучше, – проговорил он. – И комната хорошо нагрета. Однако пульса нет. Подбрасывай уголь, пока термометр на стене не покажет тридцать семь градусов.

Когда я вернулся с углем из подвала, рядом с первым осколком кости лежали еще два. Масляный радиатор, электрический обогреватель и ревущее в камине пламя уже разогрели комнату до нужной температуры. Не отрывая взгляда от раны, Хортон пощупал запястье миссис Гэбриэл.

– Ни малейших признаков жизни, а я сделал все, что мог. Больше ничего нельзя предпринять. – Устало пожав плечами, он встал с колен и утер лицо, с которого уже сошло выражение профессионального азарта. Однако вскоре его глаза заблестели вновь. – Граммофон!.. Речевой центр находится поблизости от места операции и почти не пострадал. Боже, какой чудесный шанс! Она прекрасно служила мне живой, послужит и мертвой. А второй батареей я могу стимулировать двигательный центр. Возможно, сегодня мы увидим новое чудо.

Я вздрогнул.

– Нет, не надо! Это чудовищно. Она ведь только что умерла. Если ты за это примешься, я уйду.

– Но ведь сложились все условия, которых я так давно ждал, – возразил Хортон, – и мне не обойтись без тебя. Ты должен наблюдать: мне необходим свидетель. Да любой из хирургов и физиологов страны отдал бы глаз или ухо за то, чтобы оказаться на твоем месте. Она мертва, клянусь честью, а для мертвых лучшая судьба – послужить живым.

В моей душе вновь разгорелась битва между ужасом и острым любопытством.

– Хорошо, – сдался я. – Тогда поторопись.

– Вот это другое дело! – воскликнул Хортон. – Помоги мне уложить ее на стол рядом с граммофоном. И не убирай подушку – с приподнятой головой будет легче попасть в нужное место.

Он включил батарею и, направив яркий свет лампы на неровное отверстие в черепе, опустил внутрь иглу граммофона. Несколько минут он искал подходящее место, пока тишину внезапно не разорвал голос миссис Гэбриэл. Чистый, громкий и безошибочно узнаваемый, он несся из граммофонного раструба, четко выговаривая слова.

– Я всегда говорила, что с ним поквитаюсь. Спьяну он вечно лупил меня, и часто я ходила вся в синяках. Ох и разукрашу я его красным в отплату за эту синеву!..

На мгновение слова слились в неразборчивый шум, а затем из раструба понеслось жуткое несмолкающее хихиканье.

– Заело. Должно быть, она много смеялась сама с собой, – заметил Хортон.

Долгое время мы слышали лишь повторение тех же слов да смех. Тогда