Серебряный Ашолотль - Анна Альфредовна Старобинец

за год нулевки не дослужился до альфа-самца. С гаммы я едва дотянул до беты. Поэтому я возлагал достаточно смелые надежды на дружбу с Юрцом. Было совершенно очевидно, что никто, кроме меня, не приведет в школу собственного подшефного, практически ручного инопланетянина. И никто, кроме меня, не улетит через шесть недель на Аргентус в качестве посланца Земли.

Все пошло не так. С первого же сентября. Когда мы выстроились с букетами на торжественную линейку у школы, а хор из нулевки запищал «Первоклассник, первокла-а-а-ассник, у тебя сегодня пра-а-а-аздник», а мама и тетя Лена зачем-то заплакали – уже тогда я понял, что что-то идет неправильно. Мы с Юрцом стояли рядом, а Оля Котина и, конечно, все ее девочки на побегушках (она у них считается самой красивой в классе и все девчонки ей вроде как поклоняются) стояли сзади и хихикали нам в спину. А ребята – например, Леша Семин и Макс Францев, наши альфы – те вообще ржали в голос, как кони. И даже Петя Грачев, очкарик, несчастная недогамма, который в прошлом году искал моей дружбы, – так вот, даже он принимал участие в общем веселье, беззвучно как-бы-давясь-от-как-бы-неудержимого-хохота.

– А новенький – даун, – сказал после линейки Макс Францев.

Юрец в это время отошел к тете Лене, она пшикала его из баллончика.

– Он не даун! – возмутился я.

– Не совсем даун, – осторожно встрял Петя Грачев. – Мой папа врач, я немножко разбираюсь… То есть он, конечно же, с серьезными отклонениями… но я полагаю, что это какой-то другой синдром. – Петя Грачев поправил очки, при этом умудрившись украдкой мне подмигнуть. Он, кажется, считал, что не только набирает себе лишние баллы, но и делает мне некое одолжение, снимая диагноз «даун» и заменяя его чем-то более расплывчатым.

– В любом случае он урод недоразвитый, – констатировала Оля Котина своим специальным «принцессным» голосом. – А Андрей Макаров с ним дружит.

– Вот именно, – поддакнули ее фрейлины.

Я не помню, в какой момент ко мне вернулось то отвращение, которое я испытал к Юрцу в день знакомства. Наверное, не первого сентября, а позже. Я помню, что первого сентября мы еще были вместе. Я пытался объяснить им, откуда прибыл Юрец и почему он так странно ходит, – но они только ржали. Я пытался, правда, пытался побороть в себе это вновь возникшее отвращение. Но уродство, как оказалось, снова становится уродством, когда перестает быть инопланетным. Я не сразу потерял веру в то, что Юрец – аргентянин. Но я сразу увидел его чужими глазами. Урод недоразвитый.

Я перестал пожимать ему руку, но я старался вести себя достойно. Я не обижал его, не участвовал в травле, просто соблюдал нейтралитет. У нас хорошая школа и хорошие дети из хороших семей. Поэтому никто никого не бьет, тем более недоразвитых. Так что физически Юрца никогда не трогали. Но они называли его разными обидными кличками. И отказывались сидеть с ним за партой. И передразнивали, как он делает ингаляции из баллончика. И отнимали ручку, или линейку, или учебник, и бегали с его вещами по школе, а он не мог их догнать. И еще они рисовали противную зеленую тварь со щупальцами и слюнями, текущими изо рта, и подписывали ее «Юра с другой планеты», и подсовывали ему в рюкзак.

Поначалу я даже заходил к нему в гости после уроков. По старой привычке и потому, что ребята из класса не могли нас увидеть. Но в школе я его избегал. Если он очень просил, я даже соглашался сидеть с ним за одной партой, но старался не смотреть в его сторону. Наверное, поэтому я даже не могу вспомнить, как Юрец реагировал на насмешки. Плакал ли он – или сохранял лицо. Скорее всего, второе. У Юрца ведь было чувство собственного достоинства.

Но я помню, какое у него было лицо в тот день. Они отняли у него серебристый камень с Аргентуса, который их зрение воспринимало как серый. Я понятия не имею, зачем Юрец притащил его в школу – вероятно, надеялся, что камень его защитит. До прилета его корабля оставалось еще две недели… Они отняли камень и бегали с ним, как обычно, и Юрец, конечно, не мог их догнать и очень пыхтел, а они нарочно иногда поддавались, подпуская Юрца к себе очень близко и протягивая ему камень на раскрытой ладони, а потом, в последний момент, когда он уже протягивал руку, перебрасывали камень кому-то другому. Как обычно, я был в стороне, но в тот раз они захотели и моей крови тоже. Кто-то кинул камень прямо на парту, за которой я тихонько сидел и делал вид, что читаю. Камень стукнулся об парту и покатился, и ткнулся мне в руку. Серебристый камень, который казался мне серым. Серебристый камень, который я недавно сжимал, принося клятву верности Аргентусу. Машинально я взял его в руку. Он был теплый. Нагретый чужими пальцами.

– Дай мне камень, – хрипло сказал Юрец и пошел ко мне. Он не сомневался, что я отдам. И я действительно собирался отдать. Я протянул ему камень.

– Так я не понял, – сказал Леша Семин. – Макаров, ты с нами – или все-таки с этим уродом?

Юрец был уже близко. Он шел за свои камнем. Доверчиво. С облегчением. И тогда мне вдруг стало страшно. Я испугался, что тоже стану как он. Неприкасаемым. Недоразвитым. Недостойным их уважения.

Юрец мне врал, – я постарался себя накрутить. – Он врал, что прилетел с планеты Аргентус. На самом деле он просто больной. Недоразвитый. Обманывал меня все это время. Он ниоткуда не прилетел. И никакого Аргентуса нет. И никакой корабль не прибудет в Москву через две недели. Он просто врал. Точно так же, как моя мама врет про отца. Он врал и подло пользовался тем, что я слишком доверчив. Он выдавал обычную гальку за камень с Аргентуса. Да еще и заставлял меня верить в то, что он более совершенный, чем я…

…Я постарался себя накрутить – и у меня получилось. Я подождал, пока Юрец подойдет совсем близко, и кинул камень Оле Котиной, самой красивой девочке в классе.

Юрец застыл. Он молча смотрел на меня своими инопланетными, своими мерзкими перевернутыми глазами, и в них я не увидел обиды. Только огромное удивление.

– Ты же дал клятву верности Аргентусу, – тихо сказал Юрец.

– Ну же, Андрюха, скажи этому дебилу, что никакого Аргентуса нет! – подал голос Францев. – А то он все никак не поймет.

Они уставились на меня. Макс Францев,