Мария Барышева - Мясник

— Какого укола? — ее пальцы снова встревожено ощупали шею. — Да комар это, ты что?!

— Ты когда-нибудь слышала о так называемой «сыворотке правды»?

Приоткрыв рот, Наташа поглядела на него, ища улыбку, хотя бы легкую смешинку во внимательных голубых глазах, но лицо Лешко было совершенно, более того, убежденно серьезным.

— Есть такая фигня — вкатят ее какому-нибудь человеку, он и начинает рассказывать абсолютно обо всем — от своих сексуальных пристрастий до состояния ногтей на ногах его бабушки. Я в кино видел… да и так слышал.

— Ты это серьезно? — изумленно спросила она.

— Ну… — Костя замялся, — понимаешь, то, как ты говорила… ну все равно, извини, как понос, после того, как слабительным накормят по самое не могу… Ну… болтала и болтала… глаза дикие… бессмысленные.

— То есть, ты хочешь сказать, что кто-то из них сделал мне вчера укол, чтобы узнать, как я исцеляю?! — Наташа нервно хихикнула. — Кто — Сметанчик?! Шестаков?! Ковальчук?!

— Ничего я не хочу сказать! — сердито ответил Лешко и швырнул сигарету в открытую форточку. На его высоком лбу блестели крупные капли пота, хотя через форточку весело задувал мокрый ноябрьский ветер, шея слегка порозовела, и косой шрам на ней выступил яркой полоской. — Я просто предполагаю. Ты же сама удивляешься, с чего это вдруг у тебя язык с привязи сорвался. Только вот что я тебе скажу — не нравится мне все это. И если вдруг, не дай бог, я прав, то линять тебе отсюда надо с самолетной скоростью! Поскольку, значит, дело закрутилось серьезно. И я бы не удивился. Ведь даже не зная, как ты все это делаешь с людьми, на тебе можно таких бабок накосить! А ради бабок кое-кто и в пыль расшибется, и воробья в поле загонит! Мне рассказывали, какой была раньше эта Сметанчик. Мне рассказывали, как Шестаков каждую копейку целовал. Я видел, как мать Ольке Измайловой через день синяки с лица сводила, когда Гришка ее ревновал к каждому столбу. Я, бля… прости… себя еще не позабыл! И ты…

Его речь оборвал громкий торопливый стук в дверь, и он резко обернулся. Наташа встала, тревожно глядя на него, потом сделала шаг вперед, но Костя поймал ее за руку и крепко сжал пальцы.

— Погоди-ка, — шепнул он. — Лучше я сам.

— Наташа! — послышался из-за двери голос Ольги Измайловой. — Наташа, это я! Откройте пожалуйста!

— Тебе чего?! — крикнул Костя, не двигаясь с места. — Так говори!

— Костя, она дома?! Скажи ей, у меня на телефоне Люда Ковальчук — хочет с ней поговорить! Там что-то с ее мамой случилось!

— Господи! — Наташа вырвала свою руку, кинулась к двери и распахнула ее. На пороге стояла совершенно мокрая Ольга в коротком халате, куртке и сапогах на босу ногу, глядя на Наташу с каким-то благоговейным страхом.

— Быстрей! — она прижала руки к груди, пытаясь отдышаться. — Быстрей пошли — сами знаете, какая у нас связь — сорвется — не дозвонится! А она говорит — дело серьезное!

— Да, — Наташа сорвала с вешалки куртку и начала лихорадочно надевать ботинки. Дрожащие пальцы не слушались, путались в шнурках. Плюнув, она решила их не завязывать, набросила куртку и выскочила за дверь. — Костя, побудь здесь, ладно?!

— Ага.

Дом Измайловых был недалеко, но пока они бежали, Наташа все же успела и сама вымокнуть, и набрать полные ботинки воды. Прерывисто дыша, охваченная страшным предчувствием, она влетела в распахнутую дверь и, хлопая мокрыми шнурками, подбежала к стоявшему в коридоре телефону.

— Алло, Людмила Тимофеевна?! Что случилось?!

— Наташ, мне только что позвонил какой-то мужик — спросил, не знаю ли я случайно, где ты?! Представился Сергеем Дмитриевичем Шепелем из восемнадцатой квартиры… знаешь такого?

— Да, это наш сосед.

— Он сказал, что какая-то Лина дала ему вашу телефонную книжку, вот он и звонит всем подряд, тебя ищет. А я ведь телефон свой давала тогда твоей матери…

— Да говорите вы толком — что случилось?! — вскипела Наташа.

— Просто я… чтоб ошибки не было! Твою маму час назад в больницу увезли с инфарктом.

Наташа, похолодев, вцепилась в трубку так, что та затрещала.

— В какую больницу?!

— В центральную. Если ты…

— Хорошо, спасибо! — оборвала ее Наташа, бросила трубку и снова выбежала под дождь. Не слыша, что кричит ей Измайлова, она помчалась по лужам обратно домой. На улице уже начинало темнеть, низкое небо опустилось еще ниже, и дома за серой пеленой расплывались, превращаясь в бесформенные тени. «Мама» — глухо стучало в голове у Наташи, и она захлебывалась дождем и слезами. «Только не мама… ну пожалуйста… пожалуйста…»

Добравшись до дома, она в двух словах объяснила Косте, что случилось, одновременно переодеваясь и бегая по комнатам в поисках нужных вещей, которые, как всегда в таких случаях, куда-то запропастились.

— На чем ты поедешь? Такси в такую погоду сюда не доберется да и время позднее, а когда последний автобус из Ялты я не помню, — сказал он, когда Наташа, уже собравшись, открывала входную дверь.

— Доберусь до трассы, попробую кого-нибудь тормознуть, — Наташа натянула на голову капюшон и застегнула куртку до самого горла. — Присмотришь за домом, ладно? Вот, я тебе ключи оставлю. Если что, позвоню Измайловым или твоей маме.

— Не беспокойся, езжай, — Костя подкатил кресло к Наташе и похлопал ее по руке. — Только смотри… поосторожней там.

Идти по раскисшей земле, никогда не знавшей асфальта, было трудно, и до дороги, по которой подъезжали к «Сердолику» машины, Наташа добралась за пятнадцать минут вместо обычных пяти. По дороге она пошла немного быстрее, и вскоре ее глазам открылась темная лента пустынного шоссе, за которой, вдалеке, едва различалась бесконечная громада Ай-Петри, теряющаяся среди дождя, сумерек и низких туч.

Наташа простояла на шоссе около получаса, безуспешно пытаясь остановить машину, но они, резко выныривая из-за поворота и пронзая серебряную густую занавесь дождя длинными лучами фар, стремительно пролетали мимо, обдавая Наташу грязными брызгами. Наконец, завидев очередную машину, Наташа, сжав зубы, решительно выскочила на дорогу и неистово замахала руками. Машина вильнула, раздался пронзительный визг тормозов, и Наташа прыгнула в сторону, едва успев увернуться. Машину развернуло посреди дороги, и она остановилась. Выскочивший из нее и мгновенно промокший водитель покрыл Наташу отборным матом, но, когда она объяснила, в чем дело, сменил крик на сердитое ворчание, спросил, точно ли она не дорожная проститутка, а потом велел лезть в машину и сидеть тихо. За всю дорогу до города он не сказал Наташе ни слова — толь-ко курил, ругал погоду да гнусавым голосом подпевал магнитофону, крутившему «Любэ». В городе он высадил ее за квартал от больницы, снисходительно принял деньги и укатил, посоветовав больше не останавливать машины таким способом — «ведь не все такие хорошие водители, как я!»