Мария Барышева - Мясник

— Тебе лучше уехать немедленно! — Костя бросил быстрый взгляд на ряд картин, его лицо передернулось и он тут же отвернулся, а потом отъехал к дверному проему — туда, откуда не мог их видеть. — Если все-таки кто-то кроме меня в это поверил — тебе крышка! Такие, как ты, долго на свободе не гуляют! Интересно… есть ли еще кто-то такой же, как ты? Вот бы узнать… — он вдруг по-детски улыбнулся. — Знаешь, я даже ребенком никогда не верил ни в сказки… ни в Деда Мороза, а теперь… мне кажется, я мог бы поверить во что угодно — и в волшебников, и в птицу феникса — во все!

Наташа молчала. Она все еще не могла осознать случившееся, не могла поверить, что Костя сейчас так спокойно говорит о том, что до сих пор было известно только ей и Славе. Нужно убедить его, что это все… что?

— Меня разубедить не пытайся — не получится, — произнес Костя от двери. — Я видел свою картину. Я ее сразу узнал. Я видел то, что раньше было внутри меня. И я смотрел на все эти картины — долго смотрел. Остальные так — глянули мельком… а потом мне удалось их все-таки вытурить, хоть это было непросто, — он потер подбитый глаз. — Они здорово перепугались. Может, они решили, что ты сошла с ума? Было бы неплохо — меньше проблем. Вообще, пока они находились в этой комнате, то сами словно с ума посходили! Кое-кто из них подумал, что это такое испытание, мать назвала твой рассказ попыткой оттолкнуть их, наказать за что-то… Ковальчук вообще не слушала толком — больше на меня орала… Сметанчик все ревела — считала, что это она во всем виновата, Гришка, Шестаков и один из этих новых мужиков подрались… мужику, кстати, свернули челюсть… а Измайлова почти сразу убежала… ее потом вывернуло там, на улице… мать, — он тихо вздохнул, потом его глаза загорелись тяжелой злобой, — билась возле твоей кровати головой об пол — поклоны что ли клала тебе — не знаю. Это ведь картины… ты же говорила… это ведь они?.. Ну, ответь же, не молчи! Вот и сейчас — я на них не смотрю, а все равно чувствую — в комнате есть что-то, отчего хочется убежать без оглядки! И я тебе честно скажу — мне страшно.

Наташа молча встала, подошла к картинам и начала методично заматывать каждую в одеяло.

— Я пытался тебя убить, — тихо сказал Костя за ее спиной. Она обернулась и вопросительно посмотрела на него, и он кивнул.

— Потом, когда все ушли… я рассматривал картины… все пытался понять, как… А потом вдруг что-то случилось… словно какой-то туман… какие-то лица… боль — странная боль, как издалека… Когда я пришел в себя, то держал тебя за горло, — он передернулся, потом поднял руки и хищно согнул пальцы. — Вот так. Ты лежала, а я… Слава богу, я вовремя… В общем, потом я уехал на кухню и в комнату больше не заходил.

— Зря, — сказала она и встала. — Было бы лучше. Для всех было бы лучше.

— А вот это глупо, — заметил Костя и, развернув свое кресло, поехал назад, в кухню. — Пошли. Тебе нужно поесть. А потом попробуем что-то придумать.

Она встала и, еще раз взглянув на закутанные в одеяло картины, побрела следом. Придумать. Что тут можно еще придумать? Теперь уже все равно. Целую цепь глупостей она завершила самой величайшей из всех. Как получилось, что тайна о самой себе, которую она так охраняла, вдруг вырвалась из нее? Неужели она вчера так напилась?! Ведь она же помнит, что на балконе еще была нормальной. И за столом, когда проверяла Сметанчика… ведь она даже помнит, как ощущался в руке холодный бокал и что лежало у Светы на тарелке… а потом… черная муха на штукатурной складке. Что же было потом? Что?

Костя на кухне уже перекладывал яичницу ей в тарелку, и, взглянув на него, Наташа почувствовала некоторое облегчение. Костя казался кем-то своим, даже немного родным… он боится ее картин, но, может быть, не боится ее? Хорошо бы, если так.

— Ешь! — приказал Лешко и с грохотом свалил горячую сковородку в раковину. — Просто ешь и все! Больше пока говорить об этом не будем.

Наташа села за стол и хмуро посмотрела на два гладких оранжевых яичных глаза, потом взяла вилку и поддела краешек зажарившегося до хруста белка.

— Костя, скажи мне — а я вчера сильно напилась?

Костя, сунувший в рот сигарету, посмотрел на нее с каким-то странным выражением, словно ждал этого вопроса.

— Да в том-то и дело, что вообще-то нет. Я и удивился твоей неожиданной болтливости — это ведь не те вещи, о которых рассказывают кому попало, даже если очень хочется. Я потом вспомнил… ну, ту ночь, когда моя мать… когда она пыталась подсмотреть, что ты делаешь. Ты ведь всегда старалась, чтобы никто ничего не узнал — верно? Я вот и сейчас думаю — с чего бы человеку вдруг вот так вот все вываливать, если он даже… ну, ты понимаешь. Когда они тебя на улице тогда поймали, ты вырубилась. А по дороге пришла в себя и начала болтать еще в машине. Я, правда, ехал в другой, поэтому не знаю, что и как — это мне Измайлова рассказала.

— Ничего не помню, — пробормотала Наташа и чуть передвинула пальцы, чтобы взять вилку поудобней, но та выскользнула и упала на пол. Чертыхнувшись, Наташа наклонилась, чтобы ее поднять, и тотчас Костя спросил:

— Что это у тебя?

Ухватив вилку, Наташа подняла голову — Костя, зажав в зубах сигарету, постукивал себя указательным пальцем по левой стороне шеи.

— Где? — она провела ладонью, где он показывал, но ничего не нащупала.

— Погоди, — Костя подъехал к ней в шлейфе сигаретного дыма, словно старинный паровоз. — Голову чуть откинь. Вот, — его палец ткнулся в местечко на Наташиной шее, где под кожей и слоем мышц подрагивала сонная артерия. — Тяпнули что ли? Сейчас, — он снова откатился назад и взял с подоконника забытое кем-то маленькое зеркальце. — Вот, гляди.

Наташа взяла зеркальце и чуть повернула голову. В зеркальце отразилась ее худая шея и пятнышко засохшей крови пониже угла челюсти. Она послюнила палец и потерла пятнышко. Кровь исчезла, открыв маленькую припухлость с аккуратной дырочкой посередине.

— Наверное, комар, — равнодушно ответила она и положила зеркальце на стол. Костя наклонился и пригляделся повнимательней, а потом неожиданно смутился.

— Слушай, ты наверное будешь смеяться…

— Почему это? — удивилась Наташа. Костя затянулся сигаретой, потом хмуро посмотрел на свои неподвижные ноги.

— Ну… видишь ли, все эти два года мне делать-то было нечего…вернее, не хотелось ничего делать… ну, я только и делал, что телик смотрел, да книжки почитывал… ну, это тут, в принципе и не при чем… Короче, в другом дело — пока… ну в общем у меня реабилитация была — понимаешь, да? — так… ну, в общем, я хорошо знаю, как выглядит след от укола.

— Какого укола? — ее пальцы снова встревожено ощупали шею. — Да комар это, ты что?!