Страшные истории для бессонной ночи - Лилия Белая

на краю, молча голову наклонив. Ветер треплет темные кудри. Элла бежит к нему. Женский голос шепчет ей вслед: «Вам вместе не быть!»

«Почему?!»

Его кожа бледна, а глаза черны и пусты. Он шагает вперед — и падает с высоты. Элла кричит… и, очнувшись в постели, слышит собственный стон. Перед глазами — лицо мужчины, который в нее влюблен, его обреченный, прощальный, тоской наполненный взгляд… Элла дрожит в темноте, словно в кровь ей впрыснули яд: что случилось, какие силы решили их разделить? До утра не смыкает глаз, не может ни есть, ни пить — страшный сон терзает ее весь день, словно было все наяву… Тетка сердится и ворчит, за окном дождь хлещет листву, и предвестником важной встречи бежит по стене паук.

Спускаясь на кухню за новой свечой, Элла слышит негромкий стук.

Кто-то робко просится внутрь, не надеясь на милость, впрочем. Оно и понятно: снаружи льет и дело близится к ночи, но не в каждом доме рады поздним гостям и готовы пустить в тепло. Только Элла добра, и на этот раз путнику повезло.

Она отпирает, еще не ведая, кто там за дверью ждет. Темная, согнутая фигура… да это же старая Мод, что живет на краю деревни, редко куда выходя, — рыже-седые патлы висят, намокшие от дождя. Говорят, она ведьма и следом за ней всегда приходит беда. Говорят, у ее сына черный камзол и синяя борода. Говорят, ее дочь ушла под холм и стала сиду женой. Говорят, на Самайн она ночью в лесу пляшет с самим сатаной. Говорят, у нее видали в гостях валашского упыря. Говорят… ну, про одиноких женщин много чего говорят.

Элла ведет ее к очагу, заваривает шалфей и все, что осталось от ужина, ставит на стол перед ней. Старуха кряхтит, с аппетитом ест, лукавы ее глаза: «А что, красавица, ты ничего не хочешь мне рассказать? Вижу, что-то гнетет и пугает тебя — поделись, не держи в себе. Вдруг сумею словом ли, делом помочь разобраться в твоей судьбе?»

Элла горько вздыхает. Красавица? Что ж, Мод, похоже, как крот слепа. Но сердечная тайна уже заплясала на кончике языка: отчего бы не поделиться тем, что душу на части рвет? Если пастырь Господень не преуспел, может, с ведьмой ей повезет?

Та внимательно слушает и качает растрепанной головой: «Подумать только, в какую игру провиденье играет с тобой! И неясно, к худу или к добру… впрочем, скоро мы это поймем. Отвезешь меня домой поутру — подскажу, что делать потом».

И, закутавшись в плед, Мод ложится спать на кухонном сундуке.

У бедной Эллы стакан с молоком подрагивает в руке: если тетка узнает — поднимет крик, племянницу проклянет, и страшно представить, как разозлится на них преподобный Тротт… но, с другой стороны, не выставишь же старуху на улицу в ночь. Элла дает слуге пару шиллингов и умоляет помочь.

Едва на востоке светлеет небо и над лесом встает заря, они уезжают втроем, вдове ни слова не говоря. Карета скрипит на ухабах, кони фыркают, ведьма Мод курит трубку и всю дорогу болтает, не закрывая рот. Мол, навещала внучку — отбилась от рук, хоть плачь: спуталась с волком, сбежала из дома и носит алый плащ; лучше бы выбрала дровосека — тот надежный, видный мужик…

Остановились у развилки, где дорога на Йорк бежит.

«Дальше не нужно, дойду сама. — Старуха прячет кисет. — Что до тебя… хорошенько подумай, слушать меня или нет. Хочешь суженого увидеть, от беды его уберечь — отправляйся в город прямо сейчас, но знай, что можешь навлечь беду и страдания на себя, страшнее которых нет. Все в твоих руках, сделай верный выбор — таков будет мой совет».

Оставшись одна, Элла смотрит вдаль и в смятении мнет платок: вернуться домой, не играть с огнем — или отправиться в Йорк? Продолжить жить затворницей под надзором строгой вдовы? Или дерзнуть и поверить в чудо, а потом не сносить головы? Возница-слуга молча ждет указаний. Решиться, сейчас и здесь…

Элла протягивает ему шиллинг и велит ехать через лес в сторону города — мол, давно хотела его посмотреть.

И сразу же за воротами Йорка ей навстречу выходит смерть.

Медленно движется сквозь толпу обитый бархатом гроб. Город пропитан горем, с неба сочится скорбь, лица бледны у четы супругов, что следом едут верхом. Элла бросает взгляд на покойного — и тут же холодный ком в горле встает, не дает дышать, из груди вырывая хрип: это он! это он! Ее суженый не во сне, наяву погиб! Она в страхе смотрит: родные черты неподвижны, тень от густых ресниц лежит на его щеках, впалых и восковых, губы, дарившие ей поцелуи, сомкнуты, на груди сложены руки…

Неужто правда бес лукавый чудит?!

Девушка, выскочив из кареты, следует за толпой — и видит знакомый вышитый герб у мертвого над головой: роза и спящий лев… Палец вспомнил холодную тяжесть кольца. Хочется прочь бежать без оглядки, но Элла идет до конца. «Кто он? Что случилось?» — расспрашивает она, и ей вываливает охотно все сплетни торговка одна: «Его звали Роланд, и лорду Йорку — чтоб жить ему лет до ста! — он приходился младшим сыном. Наследник, хоть и бастард: мать его, Роуз, простая крестьянка, с нашим лордом жила, после того как законную леди родами смерть унесла и остался младенец — старший, Генри, вон, за гробом едет с женой. К нему кормилицей Роуз взяли, оставшуюся вдовой: ее мужа проткнули вилами в драке, она на сносях была и, узнав об этом, мертвого первенца в тот же день родила. Груди разбухли от молока, а у лорда — голодный сын… Словом, взяли в замок ее почти сразу после родин. А Роуз была хороша собой, но больше — добра и мила, и Генри любила как своего, и растопить смогла холодное сердце вдовца-милорда. Условности все презрев, сделал своей незаконной леди ее гордый Йоркский Лев, души не чаял и общего сына, всему вопреки, признал законным наследником. Роланд был славным, народ его обожал: не такой суровый, как Генри, любитель книг и поэт… И надо ж было ему умереть во сне в двадцать восемь лет! От страшной вести наш старый лорд едва концы не отдал: три года назад, как скончалась Роуз, он слег и почти не вставал, и сыновья ему были отрадой, его золотым венцом, его надеждой… И что же будет теперь с несчастным отцом? А Генри — взгляните! — как он печален, как сердце его скорбит, и у