Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

картину более унылую, чем эти плоские равнины и пропыленные изгороди, чем эта дорога, уходящая вдаль, – белая, ровная, словно начерченная под линейку; однако я догадался: когда преодолею вон тот подъем, мне откроется пейзаж принципиально иной – омытый влажным серебром. Железнодорожная станция, на которой я сошел, называлась Айторпская узловая; странное имя, ведь заявленный узел ничего не связывал, и дальше рельсы густо заросли сорняками – разумеется, потому, что эта ветка не использовалась. Смотритель поведал мне, что в Айторп давно не ходят поезда. Когда-то местные надеялись, что этот городок разовьется и станет популярным морским курортом, но оказалось, что публика верна старым локациям.

События, в результате которых тем знойным августовским полднем я вышел на Айторпской узловой, срежиссировала моя сестра Марджери – причем в своем фирменном стиле. Ее муж Уолтер Мостин, выдающийся психиатр, перенапрягся на работе; в июле он понял, что ему грозит нервный срыв, и, следуя иронической рекомендации «Доктор, исцели себя сам», прописал себе полный покой. Представления Уолтера о правильном отдыхе сильно разнятся с общепринятыми: вопреки устоявшейся традиции, Уолтер отнюдь не считает необходимыми физические нагрузки, утомляющие тело. Он уверен, что нужно, наоборот, максимально удалиться от всего, что вызывает желание заняться хоть чем-нибудь. Никаких полей для гольфа в окрестностях – иначе он, Уолтер Мостин, непременно соблазнится партией в гольф. И желательно, чтобы этот удаленный приют был у моря – тут уж искушений не возникнет, ведь Уолтера всегда тошнило от одной мысли о морской прогулке, и он не любит купаний. Однако заведение больнично-санаторного типа казалось ему кошмарным выбором, и он рассудил так: если Марджери найдет какой-нибудь заглохший или несостоявшийся морской курорт, где нет соблазна вовлечься в физическую либо умственную активность, это будет прекрасно. Ему хотелось на время превратиться в этакое дитя природы и восстанавливать душевные силы исключительно на подножном корму.

Марджери взялась за дело, проштудировала предложения об аренде в Кенте и Суссексе и буквально на второй день лихорадочных поисков наткнулась на восхитительный, уникальный в своем роде Айторп, где обнаружился дом, который Марджери сразу же сочла идеальным. Чутье у моей сестры отнюдь не женское, и вот этим-то чутьем она поняла, что дальше искать не надо, – и отправилась прямиком в Гастингс, к агенту недвижимости, у которого и арендовала «Сосны» на целый месяц, считая со дня, следующего за днем договора аренды. Она вернулась в Лондон тем же вечером, сообщила мужу, что тихая обитель найдена, назавтра с утра отправила в «Сосны» прислугу, а сама вместе с Уолтером поехала туда в тот же вечер. Две недели спустя Марджери написала мне, что процесс исцеления идет как нельзя лучше: Уолтер отринул апатию, сделался язвительным и сварливым – что есть явный признак возвращения к жизни. Уолтеру, писала Марджери, стало с нею скучно, ему хочется мужского общества, а я, шурин, как он изволил на днях проворчать, «вполне сгожусь». По этой причине не мог бы я приехать на пару недель? Точнее, я обязан приехать; она, Марджери, ждет меня в четверг. Четверг как раз и был; я катил в автомобиле от Айторпской узловой, прямая белая дорога забирала вверх.

Вот мы достигли вершины холма – и, как я и предполагал, пейзаж изменился совершенно. Заполняя все пространство до самого горизонта, передо мной лежало море; довольно крутой спуск вел через низменности, там и сям оживляемые цветущим дроком, к полоске невысоких скал, что обрамляли пляж. Возле них притулилась кучка коттеджиков с красными крышами; бросалась в глаза колокольня, коттеджиками окруженная. Скоро мы добрались до железнодорожного переезда, которым не пожелали воспользоваться курортники. Слева я увидел заброшенное здание станции, посадочную платформу, заросшую сорной травой, а также указатель. «Айторп и Колтхем» – значилось на нем, причем буквы были плохо различимы – их выбелило солнцем и ветрами. Мой разум отозвался на топоним «Колтхем» слабой вибрацией; где-то я уже слышал это название, только не мог вспомнить, откуда оно мне смутно знакомо. Между тем мы достигли развилки. Левый поворот привел бы нас на деревенскую улицу. Мы же свернули направо, и указатель сообщил нам, что до Колтхема всего одна миля. Мы преодолели еще, по моим прикидкам, фарлонга [18] два-три – и перед нами, отделенный от шоссе полем, через которое бежала давно не хоженая проселочная дорога, возник большой особняк благородных очертаний. Скопление тоненьких сосенок было исчерпывающим указанием: да, я прибыл по адресу.

Меня провели через просторный коридор (читатель, возможно, назвал бы его холлом), что как бы делил дом надвое; в нем же брала начало внушительная лестница на второй этаж. В дальней стене имелось французское окно, через которое можно было попасть прямо в сад. Однако дом был пуст; горничная предположила, что господа отправились на прогулку, а то и к морю. Жара еще и не думала спадать; я рассудил, что поиски сестры и зятя будут утомительны и лучше дожидаться их в доме. Попутно я подивился удачливости Марджери – надо же, отыскала настоящий санаторий, обитель полного покоя. Отсюда не видны были другие дома; абсолютно пустынные низменности охватывали дом с востока и запада подобно зеленой ленте, а впереди, меж дюн, в V-образном проеме дремотно мерцало море. С западной стороны имелась сравнительно недавняя пристройка – одноэтажный флигель. Флигель этот как раз сейчас давал желанную тень квадратному внутреннему двору, вымощенному камнем; здесь стояли низкие кресла и столик. Едва ли нужно упоминать, что это новое крыло было стилизовано под старину и казалось древнее, чем весь дом. Я заглянул в открытую дверь, что вела во двор, и обнаружил, что комната в западном крыле весьма просторна и приятна – потолочные балки, створчатые окна с некрупными ромбами рам; пол дубовый, голый – несколько ковриков не считаются, а у дальней стены, возле открытого очага – рояль. Крышка была поднята. К своему изумлению, я прочел название всемирно известной фирмы – «Баренштейн». И это тоже в духе Марджери, подумал я – арендовать дом в глуши и найти там баренштейновский рояль, будто только и ждущий, когда к нему прикоснутся ее чуткие пальцы; а в придачу к роялю еще и великолепную комнату. Я успел отметить, какая там царит прохлада – пожалуй, даже преувеличенная; нет, было положительно холодно. Однако в этот миг раздались знакомые голоса, и я шагнул с порога комнаты на древние камни дворика.

Уолтер определенно уже ничем не напоминал человека, близкого к нервному срыву, каким он был две недели назад. Его лицо покрылось бронзовым загаром, щеки покруглели; он двигался твердой походкой и говорил тем зычным, уверенным голосом, коему столь часто удавалось обнадеживать страждущих.

– Уверяю тебя, милая, – грохотал Уолтер, – что наши пять чувств обманывают нас не время от времени, о нет –