Лют - Дженнифер Торн

от мысли, что я всего-навсего пытаюсь оправдать собственные ошибки воспитания. Как бы то ни было, не надо Чарли смотреть на все это, не надо видеть, как жители деревни стекаются к нашему дому, спрашивают друг друга, кто погиб, и тихо ужасаются, услышав имя, а старый мистер Риверс скрипуче и слишком громко интересуется: «Так сколько еще смертей осталось?» Увожу детей и заставляю себя дышать, пока наконец ко мне не возвращается «материнский» голос, решительный и бодрый:

– Идемте на кухню, бутерброды нас уже заждались, а тебе, милый, нужно переодеться.

Чарли опускает взгляд на мокрое пятно вокруг ширинки, и его лицо сморщивается. На его глазах произошла страшная трагедия, а расплакался он от стыда. Ох, сыночек мой.

– Все хорошо. – Целую его в макушку, вдыхаю запах. – Я с тобой.

Мы уходим на поиски еды и чистой сухой одежды. Мне не по себе: держаться как ни в чем не бывало и даже думать о еде при таких обстоятельствах – просто военное преступление, – но моя обязанность – максимально оградить детей от волнений, по большому счету это моя единственная работа.

А еще мой долг – защищать их. Убедившись, что в кухне им ничего не угрожает – Салли заверяет меня, что все острые углы и твердые поверхности под контролем, – я обхожу дом, убаюкивая тревогу движением, размеренным и осмотрительным, и стараюсь дышать ровнее, повторяя, как мантру: «Черт, черт, черт».

Первый этаж: туалет с умывальником. Пол сухой, риска поскользнуться нет. Заглядываю под раковину – все чистящие средства исчезли. Видимо, Салли их уже спрятала. Круглые резные арки сегодня кажутся мне чересчур низкими. Кто-нибудь может расшибить о них лоб – хорошо хоть, не дети.

Двери в оранжерею уже заперты, но я все равно загораживаю их стулом. В помещение, застекленное сверху донизу, мы сегодня ни ногой.

Второй этаж: убираю с дороги все, обо что можно споткнуться. Снимаю со стены большую картину с изображением лошади – она всегда висела криво. Дети играют под ней, и если она упадет… Обезопасить телевизор, сервант и полки с детскими книгами никак не получится. Стою на лестнице и дышу, дышу, дышу.

Комната, где хранится обувь и всякое снаряжение. Ружья. Господи, сколько еще всего. Суетиться нельзя, но я почти бегу на другой конец дома и в спешке чуть не налетаю на спящего Макса. Когда я открываю обувную кладовку, он вскакивает и начинает радостно носиться вокруг меня, решив, что мы идем на прогулку. Не обращая на него внимания, осматриваю стеллажи – все инструменты, валявшиеся на полках, убраны. Старые дробовики, как и раньше, закреплены на своих стойках. Полагаю, насчет них можно не волноваться: когда я только переехала сюда, то полушутя поинтересовалась у Хью насчет стрельбы по тарелочкам, и он сказал, что в ружьях нет пуль еще с тех пор, как он был подростком. Тем не менее у него есть патроны к револьверу «Энфилд № 2», привезенному одним из Тредуэев со Второй мировой. Кто-то из школьных друзей Хью преподнес ему коробочку с патронами на свадьбу. Я еще тогда сочла этот презент странным и зловещим, что уж говорить про сейчас. Наверняка даритель при этом отпустил шутку насчет Дня «Д» – так, как мог пошутить только чужак, не островитянин. Скептик. Ладно, неважно. «Энфилд» тоже куда-то убрали.

Стараниями Хью и Салли этот особняк полностью безопасен, хотя и очень стар – этакий монстр Франкенштейна среди домов. Не знаю, что обрушится раньше: то крыло, что медленно оседает в островную землю на протяжении тысячи лет, или пристройки, возведенные век назад. Теперь угроза исходит от всего и вся.

Подтянув колени к груди, я сижу на полу в тамбуре перед обувной кладовкой и сопротивляюсь попыткам Макса меня облизать, но терпение мое иссякает. Опираюсь на его спину, встаю и выхожу из заляпанной грязью кладовки без него. Он подпрыгивает у окошка и печально глядит на меня через стекло, но сейчас я не могу его выпустить: присматривать за ним нет возможности.

Мне тяжело дышать. Огибаю дом, иду по гравийной дорожке меж зарослей, где стоят мусорные баки, приваливаюсь к твердой каменной стене. Грудная клетка опадает, как будто проламывается. Я умираю. Оно пришло за мной. Нет, я просто в панике. Это паническая атака, я знаю, потому что такое и прежде бывало.

Тогда у меня еще не было детей. Не о ком было заботиться, даже собаки не было. Была только я и мое чувство вины, да еще бабуля, которая не оставляла надежд поговорить со мной, – телефон все звонил и звонил.

Дыши.

Ладно. Дышу. Выпрямляюсь. Россыпь звезд перед глазами рассеивается, я шагаю дальше, обхожу стороной самую старую и обшарпанную часть дома, прячусь от реальности сада. С карниза на меня щерится пасть резной каменной гаргульи.

– Нина! – слышу я за спиной голос Джо, не резкий, но взволнованный. – Вот ты где.

Делаю еще один шаг, рефлекторно порываясь бежать, но после, опомнившись, поворачиваюсь.

– Нужно известить родителей Эйвери. – Она идет за мной по гравийной тропинке, заметно прихрамывая. – Я присмотрю за детьми.

Не пойму, какая тут связь.

– Разумеется, нужно им сообщить. Что случилось? – Я киваю на лодыжку Джо, видя, что она старается не наступать на ногу. Только что подвернула, когда выходила с кухни. – Джо с досадой морщится. – Пустяки, ерунда.

Я тупо смотрю на толпу, разбросанную по лужайке, словно лагерь беженцев.

– Как думаешь, кого лучше отправить к ним?

С кем они дружат?

Семья Эйвери живет в западной части деревни над побережьем, где гнездятся тупики, в доме с зелеными парусиновыми козырьками, которые опускают для защиты от яркого солнца. Хотя Эйвери – единственный ребенок, в небольшом садике за домом до сих пор стоит игровой городок. Может, ее родители надеялись на внуков… Я крепко зажмуриваюсь, подавляя нарастающую внутри волну.

– Брайан живет через два дома от них, верно? Но он обязан присмотреть за… телом.

– Это должна сделать ты.

Я так потрясена пылом, с каким Джо намекает на мою «избранность», что земля уплывает у меня из-под ног.

– Либо ты, либо Хью, но он вряд ли выйдет из дома, поэтому решай. – Она раздраженно кивает подбородком на окно верхнего этажа.

Кабинет. Отойдя подальше, я различаю силуэт мужа между двумя широкими портьерами; его руки выставлены вперед, словно подоконник не дает ему выпасть наружу. Он вообще знает, что все его видят? Есть ли ему до этого дело?

– Традиция, значит. – Понижаю голос. – Один из нас обязан навестить близких погибшего? Мне об этом никто не говорил. Пора уже выдать инструкцию. – Паника, точно цепкие пальцы, стискивает грудь.