Серебряный Ашолотль - Анна Альфредовна Старобинец

…В последние дни перед заморозкой он часто подобное говорил. Как будто вернулся к детскому и единственно правильному варианту оценки любой живой твари: плохая или хорошая…

– …И еще он шутил, что превратился в Ждуна.

– Что такое… Ждун?

– Очень странно, – не могу отказать себе в удовольствии. – Вы не выглядите такой молодой, чтобы не помнить Ждуна. Четверть века назад это был популярный мем. Каплевидный такой персонаж как будто из теста, с толстым складчатым пузом и сложенными на нем лапками… Мой Иосиф как-то сказал, что он стал Ждуном. Потому что он теперь каплевидный. И потому что ждет смерти.

– Это очень тяжелое воспоминание, – ее голос шуршит от битого молью сочувствия.

– У меня есть и тяжелее, – говорю я. – Я кричала на него. За то, что он не дал мне детей. Все откладывал – а потом заболел… И еще – за то, что он меня обманул. Что обещал провести со мной старость – и обманул. Что оставляет меня одну.

– Вы вините себя за это?

– Больше всего – за то, что не родила от Оси детей. Я должна была его уговорить до того, как он заболел.

– Вы не знали, что…

– А когда он заболел, я должна была попросить его сохранить сперму. Тогда я могла бы иметь от него детей даже без него. Но мне слишком поздно пришла в голову эта мысль. Я просила Алекса, но он сказал, что уже слишком поздно. Он сказал, что сохранять сперму нужно было до химии.

– Алекс? Кто это?

В ее голосе звучит показное непонимание. Притворяется. Интересно, зачем. В любом случае, у меня нет сил играть в эти игры.

– Алекс – врач паллиативного отделения, кто же еще. Он был первым, кто честно мне все объяснил про Осю. Он сказал: «Вам тут прямо никто не скажет. Вам тут скажут: сейчас как никогда нужна поддержка семьи. Или скажут: вас ждут трудные времена. Или: мы сейчас боремся за улучшение качества его жизни, чтобы ему не было больно. Они трусы. Они не могут сказать вам правду. Я – скажу. Он умирает. Ему осталось несколько дней».

– Между прочим, в Израиле принято говорить терминальным больным и их родственникам только правду. Сомневаюсь, что наш сотрудник мог так странно отзываться о своих коллегах, которые…

– Они его не любили. Коллеги.

– Алекс – как? Как фамилия? – она снова заносит острие ручки – как клюв над мухой.

– Алекс Тремс, – у меня впервые возникает подозрение, что она и впрямь не из их конторы. – Вы ведь знаете Алекса Тремса? Он до сих пор здесь работает.

Она молча делает пометку в блокноте.

– Что еще вам рассказал Алекс Тремс?

Нет, все-таки она с ними. Просто решила меня прощупать.

– Алекс Тремс – замечательный доктор, – я пытаюсь замять неловкость. – Про таких говорят: от бога. Хотя поначалу он меня очень пугал. Он был слишком спокойным. И слишком честным. И глаза у него были слишком небесного цвета. Когда он говорил, по спине бежали мурашки. Поначалу он казался мне монстром. Казался ангелом смерти. Но в итоге… Сейчас я за многое ему благодарна. Не только за «Крио». Например, за то, что он посоветовал кормить Осю мороженым. Ося ведь уже ничего не мог есть – но мороженое у него получалось. Умирающим легче глотать холодное… И еще доктор Тремс научил меня разворачивать смерть.

– Что, простите?!

– Он научил меня делать Осе массаж для оттока лимфы – разворачивать течение смерти вспять. Смерть течет от центра к периферии – к пальцам рук и ног, к губам, к тонким щиколоткам, особенно если они как у цапли. Губы, пальцы и щиколотки наливаются смертью, набухают, становятся синими и холодными. Они умирают первыми. Доктор Тремс научил меня делать массаж против течения смерти – от периферии к центру, от кончиков пальцев ног к паху, от кистей рук к подмышкам. Я часами делала Осе этот массаж. Я направляла смерть вспять. На одну его ногу уходило у меня часа два – и она обретала почти что прежнюю форму, и мы с Осей видели – да, мы видели проступавшую сквозь отек цаплю. А потом я бралась за вторую ногу, и еще через два часа добивалась эффекта… Но та, первая нога за это время опять распухала до неузнаваемости…

– Значит, в этом массаже не было смысла? – в ее голосе я узнаю ужас и любопытство. Ужас всякого живого существа перед таинством, которое ему предстоит. И любопытство бабки на лавочке.

– Смысл был. Я уже вам сказала. Я направляла смерть вспять.

– Но она возвращалась.

– Да, она возвращалась… И однажды доктор Тремс отозвал меня для беседы.

– Отозвал? Куда?

– Это важно?

– Он позвал вас в свой кабинет?

– Нет, в кафе… Он угостил меня ванильным мороженым.

Она снова делает пометку в блокноте.

– Это важно? – я беспокоюсь. – Почему это важно?

– Продолжайте, пожалуйста. Что вам сказал доктор Тремс?

– Он сказал, что… Ему очень жаль нас с Иосифом. Что он редко видит большую человеческую любовь. Он сказал, что готов включить Осю в программу.

– В какую программу? – она снова притворяется, что не в теме.

– Экспериментальную израильскую программу по криозаморозке. Он сказал, что до массовых клинических испытаний еще далеко. Что пока все это очень секретно и исключительно для своих. Но суть в том, что неизлечимых терминальных больных – избранных больных! – допускают в программу «Крио». С тем, чтоб годы спустя, когда будет разработана терапия, когда будут созданы лекарства от их болезней, вывести их из заморозки и исцелить. Он сказал, что гарантий никаких нет. Что обычных людей в программу вообще не берут, но что он замолвит за нас словечко.

Она снова что-то пишет в блокноте.

– И как? Замолвил?

– Да. Замолвил. Я подписала все необходимые документы. Секретные документы.

– Кто принес вам документы на подпись? Сам доктор Тремс?

– Нет, какие-то медсестры.

– Что было в тех документах?

– Я не знаю точно – я тогда не умела читать на иврите. Информированное согласие, что-то вроде того.

– Почему вы решили, что это были документы на участие в программе «Крио»?

– Они сказали, что без моей подписи не смогут совершить «процедуру по сохранению жизни». Что без подписи они просто дадут ему умереть. И настанет смерть мозга. Так что я подписала.

– А Иосиф, ваш муж, подписал?

– Нет, Иосиф… Ося, он уже не мог подписать. Он не мог дышать. Так что