Переправа (ЛП) - Кетчам Джек

- Ты выглядишь так, словно тебя сейчас стошнит, друг, - сказал он.

- Думаю, ты прав, - ответил я.

- Я выведу тебя наружу.

Он помог мне подняться на ноги и выйти через дверь, не теряя ни секунды.

- Тебе не следует пить, Белл. Ты это знаешь?

- Знаю.

- Тогда зачем ты это делаешь? Я вижу тебя здесь почти каждый вечер.

- Полагаю, это означает, что ты тоже бываешь здесь почти каждый вечер, так ведь?

Только пьяный мог бы с ним так разговаривать, но я и был пьян.

- Я справлюсь с этим, - сказал он.

- Ты не сможешь.

Он пожал плечами.

- Черт возьми, не бери в голову. Это не мое дело. Просто подумал, может, у тебя есть занятие поинтереснее.

- Я же не старатель, Харт, - сказал я.

И вот я снова заговорил с ним. Наверное, какая-то часть меня обиделась на критику. Я должен был удивиться, что он вообще заметил меня среди остальных, не говоря уже о том, что знал мое имя. А еще я был благодарен ему за то, что он помог мне выбраться оттуда. Хотя я заметил, что пьяные не склонны к благодарности.

- Ну и что? Я тоже не старатель, - сказал он.

Он направился прочь.

- Черт возьми, Харт!

- Что?

Я не знал, что именно. Я только знал, что хочу остановить его. Я, Мэрион Белл, шатающийся на все еще кружащейся перед глазами улице. Он смотрел на меня так, словно осматривал беспородную собаку, которая может ему пригодиться, а может, и нет.

- У тебя есть лошадь, Белл?

Я арендовал старую гнедую лошадь в "Конюшне Свенсона" по обычной месячной цене.

- Конечно.

- Хочешь сделать что-нибудь полезное для разнообразия?

- Не знаю. Что ты имеешь в виду?

- Давай оседлаем ее. Поговорим по дороге.

* * *

Полчаса спустя мы проезжали через палаточный лагерь на южной окраине города, в нескольких палатках горели фонари, но в большинстве было темно, кто-то пел пьяным голосом, ужасно фальшивя, старую шотландскую песню "Энни Лори", и из той же палатки доносился визг проститутки. Харт до сих пор не проронил ни слова. Он обмотал ремешок вокруг среднего пальца левой руки и постоянно перебирал кости, щелкая ими друг о друга. К тому времени я протрезвел настолько, что в какой-то момент осознал: ритм костей совпадал с ритмом лошадиной рыси.

Он подождал, пока мы проедем мимо палаток, а затем свернул, закурил сигарету и заговорил со мной.

- Ты знаком с джентльменом, называющим себя "Матушкой Кастетом"?

- С большим парнем?

- Большим? У тебя дар преуменьшения, Белл.

- Я его знаю.

- Ты когда-нибудь давал ему повод невзлюбить тебя?

- Мы никогда не встречались.

- Это хорошо. Потому что тебе придется его кое о чем попросить. Мы с Матушкой время от времени занимаемся отловом диких лошадей. Здесь много хороших лошадей, оставшихся после войны, и мы за ними охотимся. Они здесь не очень давно, но они уже дикие, как черти. Может, если ты будешь с ним очень любезен, он позволит тебе немного помочь нам.

- Я никогда не ловил диких лошадей.

- От тебя требуется просто ехать на лошади. С остальным мы разберемся. Ты ведь умеешь ездить верхом, правда?

Я не собирался удостаивать его ответом. Сомневаюсь, что он его ожидал.

- Чем ты занимался, Белл? Надеюсь, не возражаешь, что я спрашиваю?

- Я был военным корреспондентом "Нью-Йорк Сан". Следовал за войсками Уина Скотта в Мехико.

Он кивнул. Я не мог понять, впечатлил ли его тот факт, что я из пишущей братии, или это понятие вызывает у него скуку, или что-то еще.

- А, Скотт, - сказал он, - этот, в парадном мундире.

И это было все, что я от него услышал, пока мы не добрались до хижины.

Глава 3

Она сказала, что солнце уже заходило, когда они пересекли равнину и добрались до реки. Она проделала весь этот путь со связанными за спиной руками, сидя в седле перед высоким жилистым индейцем, которого звали Густаво, и много раз за время путешествия чувствовала, как его член твердеет, касаясь ее спины. Он уже поимел и ее и Селин, но она догадывалась, что он хочет еще.

Ей стало интересно, чувствует ли ее сестра то же самое, сидя впереди Фредо, толстяка с колючими усами.

У нее болело почти все тело, но особенно сильно в месте соприкосновения с седлом, и мучила жажда. Когда они пересекали мелководье, въезжая в Мексику, она не теряла бдительности, высматривая любую возможность сбежать - может, лошадь оступится, - но ничего не произошло. Белый, ехавший впереди, хорошо знал эту реку. Переправа прошла гладко и ровно.

Когда четвертый всадник, ведущий вьючную лошадь, со спины которой свисало более дюжины цыплят, достиг другого берега реки, Густаво обернулся и спросил:

- Мексика. Это дом, нет? Так почему же ваши люди уезжают отсюда?

У нее не было желания отвечать ему.

- Я вижу твои глаза, малышка, - сказал он. - Вижу, как ты борешься. Думаю, ты похожа на сестер.

Ей было трудно поверить, что у этого смердящего пса есть сестры, поэтому она спросила:

- Каких сестер?

- Las hermanas de Lupo. Сестер Дьявола. Древних, как горы, малышка. Древних, как боги. Точно как ты.

Он рассмеялся.

- Знаешь, - сказал он, - я думаю, что им, возможно, придется тебя убить.

* * *

Ночь была безлунной и беззвездной из-за низко нависших облаков, и она увидела костры задолго до того, как показалось поселение. По обе стороны старой хасиенды, знававшей лучшие времена, горело четыре костра и стояло столько же деревянных хозяйственных построек, и когда они к ним приблизились, она была удивлена и озадачена тем, сколько людей, должно быть, разместилось в этих небольших зданиях: некоторые из них были soldados, как те, с кем они ехали, но большинство - женщины, молодые и грязные, которые апатично занимались домашней работой, таскали воду и дрова, готовили еду и раздували огонь.

Еще до того, как старая карга возникла из ниоткуда, из дыма, прямо перед ними, она поняла, что здесь что-то не так, потому что многие из этих женщин были белыми - хрупкими на вид блондинками, работавшими бок о бок с мексиканскими крестьянками, и она подумала, что уже знает, как образовалось это сборище. Некоторые из них было одеты чуть ли не в лохмотья, другие - во что-то вроде старых танцевальных костюмов, сильно порванных, на их покрытых синяками грязных лицах было гротескное количество косметики, возможно, чтобы их унизить. Некоторые явно были больны и шатались под бременем своего труда. Она слышала стоны, смех, а откуда-то донесся приглушенный крик.

Затем старая hechicera[4] вышла из клубящегося вокруг них дыма, и ее опасения за их безопасность в этом месте превратились во что-то более похожее на ужас.

Древняя, как горы? Нет, - подумала она. - Но очень старая. Непостижимо старая.

Под черными концентрическими кругами, нарисованными на ее щеках и подбородке, черными полумесяцами, скрывающими горящие глаза, и черными полосами поперек губ и носа, кожа свисала с лица, как ползущие слизни. На ней было какое-то рваное потрепанное и почти прозрачное одеяние, так что под ним виднелась иссохшая слоистая плоть и выпуклости с огромными темными сосками, направленными вниз, к земле. Волосы у нее были длинные и свалявшиеся, от нее пахло серой и гнилой кровью. На голове у нее красовался выбеленный солнцем череп койота с неповрежденным верхним рядом зубов.

Ухмылка койота, казалось, была под стать ее собственной.

В каждой руке она держала по живой гремучей змее, зажатой ниже голов, которые извивалась вокруг ее рук. При виде их, или, возможно, от их запаха лошади шарахались, ржали и пытались отойти в сторону.

Густаво снял перед ней шляпу. Белый, Райан лишь кивнул, когда они проходили мимо.

Все еще пораженная увиденным, Елена повернулась в седле и увидела, как к ней подошли две женщины, обе средних лет, как ей показалось, обе в черном. Одна - худая и крепкая, мрачная и невыразительная, чистая и опрятная. Другая - коренастая, с жестокими крестьянскими чертами лица.