Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас

что вы оба будете исполнять приказы. Мне нужны два солдата, не два паренька, которые с испугу не смогут нажать на спусковой крючок, если дела пойдут плохо.

– Ты знаешь, с этим все будет в порядке, – сказал Брайан. – Я тебе сказал – мы в деле, приятель. Мы тебя не подведем.

– Хорошо, – сказал Хуанка. – Хорошо. С этого момента с нами боженька, – сказал он и поднял левую руку с татуировкой Христа в муках, с лицом в крови прямо над большим серым крестом, обернутым в кусок материи, на котором начертано EN LAS MANOS DE DIOS[106]. Он закончил, показывая на татуировку, изображавшую Сатану, – я уже приметил ее на другой его руке. – И теперь, когда придет время и дела пойдут наперекосяк, мы будем con El Chamuco[107]. Потому что иногда твой второй пилот – бог, но домой тебя доставляет дьявол.

Глава 11

Через полчаса после завтрака мы подъехали к одноэтажному деревянному дому в Истсайд-Промис-Нейборхуд.

– Где мы? – спросил я.

– Вот это, – сказал Хуанка, еще не остановив машину и показывая пальцем на дом, – наша церковь.

Когда-то дом был белым, но краска за долгие годы отшелушилась, обнажила доски. Под двумя окнами на фасаде висели просевшие ржавые кондиционеры, похожие на здоровенные металлические опухоли. Я этого дома не видел прежде, и в то же время я видел его миллион раз в пригородах Остина, Далласа, Хьюстона, Сан-Хуана, Каролины и Сан-Антонио. Этот дом говорил о нищете и стариках, доживающих свой век перед старыми телевизорами в окружении фотографий членов семьи, которые здесь редкие гости. Этот дом говорил о детях, не имеющих ни малейшего шанса поступить в колледж, о рассерженных матерях, которым приходится мили две идти пешком до автобусной остановки, чтобы доехать до работы – кто кассиром в магазин, кто в химчистку. Да, это был жалкий домишка – часть ДНК страны.

– Чертовски странная церковь, – сказал я.

– «…ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»[108], – сказал Хуанка, выключив зажигание.

– Но я-то думал, мы едем к Деве Гваделупской. – У меня возникло такое чувство, будто горло мое перехватило.

– Эй, – раздался голос Брайана с заднего сиденья, – ты не мог бы оставить включенным кондёр?

Хуанка повернулся к нему.

– А ты не идешь?

Брайан отрицательно покачал головой.

– Я еще не перегрелся.

– Что с тобой случилось, иностранец? Боишься оказаться слишком близко к Богу и узнать вдруг, что он не белый Иисус?

На лице Хуанки застыла улыбка, правда, скорее уж это была маска, а не улыбка.

– Да нет, приятель, просто я устал – только и всего.

Несколько секунд Хуанка молчал, вперившись в потное лицо Брайана. Фальшивая улыбка погасла, губы выпрямились.

– Возьми себя в руки, чувак. Это твой единственный шанс побыть в присутствии чего-то особенного, чего-то святого, но поступай как знаешь. И никакого кондиционера. Я приспущу немного окна, но не оставлю машину с работающим движком в этом гребаном районе, пока ты дремлешь на заднем сиденье. Ее угонят, а ты так и будешь там дремать, пока они миль на сто не отъедут.

Мы с Хуанкой вышли на изнурительную жару и закрыли наши двери. Жар, поднимающийся от асфальта дороги и тротуара, навел меня на мысль о собачьем дыхании. У моего лица и рук жужжала какая-то мошка, я отмахнулся от нее, но жужжание осталось у меня в ушах.

Брайан на заднем сиденье машины опустился пониже, обхватил себя руками, словно одеялом, и закрыл глаза. И это его движение снова напомнило мне Аниту. Правда, она была мягкой и здоровой, а судя по виду Брайана, он сейчас под трибунами на стадионе посреди дня разбирался с La Huesuda.

Хуанка подался ко мне и заговорил голосом чуть громче шепота.

– Я думаю, он пытается уйти в завязку. Está fatigado, cansado. Parece que dejо́ el hielo. Luego hablo con е́l[109]. Я думаю, ему лучше продолжать сидеть на этом говне, если он помогает ему оставаться начеку, ты меня понимаешь. Se ve mal el cabrо́n…[110]

Мы подошли к двери, и Хуанка постучал три раза. Доски крыльца застонали под нашими ногами и общим весом. Прошло около минуты, прежде чем с той стороны двери донесся звук неторопливых шагов.

– ¿Quiе́n llama?[111]

Голос был тихий и раздраженный, голос старухи, которая накричалась за жизнь и теперь хочет, чтобы ее оставили в покое.

– Es Juanca, Sonia. Vengo a recoger el encarguito de Don Vázquez[112].

Раздался щелчок замка, потом звук снимаемой цепочки. Наконец дверь со стоном раскрылась. Седая старуха со строгим ртом и волосами, собранными в неровный пучок на голове, посмотрела на нас. Росту в ней было меньше пяти футов, и стояла она в футе от порога, глядя на нас глубоко посаженными, горящими черными глазами, которые принадлежали лицу лет на пятьдесят моложе нынешнего, лицу, испещренному морщинами, тонкими, высохшими руслами жизненного опыта.

– ¿Yestequiе́nes?[113] – спросила старуха, посмотрев на меня.

– Соня, это Марио. Он будет работать со мной, чтобы достать Дону Васкесу то, что ему нужно. Марио, это Соня, La Protectora[114]. Она содержатель El Milagrito – нашего маленького чуда.

Соня ничего не сказала. Ее глаза впитывали меня с интересом, какой обычно демонстрируют люди, читая сведения о питательности на бутылке воды. На Соне были синее платье с белыми цветами и шлепанцы. И то, и другое напомнило мне мою бабушку. Из-под подола ее платья торчали тонкие ноги, похожие на сучковатые ветки. Соня издала горловой звук, прозвучавший как неандертальское одобрение, и отошла в сторону, потом жестом узловатой руки пригласила нас внутрь.

Внутри дома стоял полумрак. Свет нигде не горел, а окна были закрыты и плотно занавешены тяжелыми синими занавесями. Пространство, в которое мы вошли, явно имело двойное назначение – спальни и общей комнаты. В одном углу дивана лежала подушка, а рядом с ней – скомканная простыня. Диван казался древним, а вот телевизор был громадный, с плоским экраном. Между телевизором и диваном расположился прямоугольный кофейный столик, уставленный горящими именинными свечами, отчего пространство вокруг столика было залито приплясывающим оранжевым светом.

Перед нами была небольшая кухня с современной бытовой техникой из нержавеющей стали, которая казалась здесь такой же неуместной, как горящие глаза на старческом лице Сони.

Соня закрыла за нами дверь, заперла четыре замка, потом повернулась к нам и снова подняла свою узловатую руку ладонью вверх, показывая, что нужно идти по коридору, начинающемуся от