Милош Урбан - Семь храмов

— А это мой товарищ, — кивнул Гмюнд по направлению к двери, — господин Раймонд Прунслик.

Я повернулся и протянул руку странному человечку, который впустил меня в кабинет. Внезапно он подскочил ко мне и хлопнул по ладони так, что я ее отдернул. Человечек рассмеялся, судорожно повел боками и заявил:

— Давайте договоримся: в армии меня называли Раймондом, но для вас я всегда — господин Прунслик.

— Швах, — с трудом выдавил я из себя свою несчастную фамилию, делая вид, будто даже не догадываюсь, что коротышка вдобавок ко всему еще и помешанный. У него явно было неладно с тазобедренными суставами, потому что, хотя ноги его стояли ровно, верхняя половина тела сильно клонилась влево, а маленькое круглое брюшко торчало вперед, как у беременной женщины. Сначала весь его вес был перенесен на левую ногу, но, представившись, он переместил его на правую, склонившись вперед и выдвинув правый бок. Опущенные руки он сжимал перед собой — точно стыдясь или притворно скромничая. Впечатление хрупкости его телесной конституции несколько скрадывали накладные плечи у пиджака и яркий галстук: с ослепительно-красного фона на меня хмуро поглядывали сплетавшиеся в симметричный узор морды каких-то хищных зверей.

Самым примечательным в облике Прунслика были его волосы, которые я на улице принял за шапочку. Шевелюра полыхала, как огонь, и формой напоминала своего владельца: внизу короткая, а на макушке более длинная, она заканчивалась острым хохолком, пребывавшим в неустанном движении. Глаза у него оказались синие, прозрачные, точно стеклышки оконных витражей, нос был ровный и усеянный светлыми, как у ребенка, веснушками, рот беспокойный, кривившийся в то и дело сменявших друг друга усмешках. Возраст его, как и у Гмюнда, определить было трудно, но все же мне показалось, что он несколькими годами моложе своего спутника.

— Садитесь… коллега, — неуверенно предложил мне Олеярж и указал на стул. — И вы, господа, тоже.

Ему явно было не по себе, и скрыть это он не мог. На лбу у него выступили капли пота.

Усевшись, я посмотрел в окно, занимавшее целую стену и прикрытое жалюзи. Этаж находился выше уровня окрестных крыш, а кабинет глядел на северо-запад. Жалюзи были тут вовсе не нужны. Я вспомнил об ушах Олеяржа и догадался, что он предпочитает полумрак. Из окна открывался вид на остроконечную башню храма Святого Штепана, жемчужину чешской новоготики, для которой были столь характерны эти четыре маленькие башенки и четыре башни побольше, украшавшие мощную главную. Башня вырастает прямо из фронтона, портал у ее подножия служит входом. Верхушка увенчана королевской диадемой — в знак того, что храм велел возвести сам государь. Только что прошел дождь, и корона ослепительно сверкала над городом. Четырехгранную башню я видел с угла, одни ее часы показывали четверть четвертого, вторые — без пяти двенадцать.

— Дорогой коллега, может, вы и не поверите, но господин Гмюнд — дворянин… — начал полковник, и его неуверенность заметно возросла. — Обладатель титула «рыцарь». Откуда вы?

— Из Любека, — ответил Гмюнд.

— Из Любека. Он происходит из одного чешского дворянского рода…

— Я потомок господ из Газембурка[16] — повернулся ко мне Гмюнд. — Некогда могучего рода, едва не сгинувшего в семнадцатом веке. Но сгинули тогда, к счастью, не все. Еще сто пятьдесят лет назад процветала последняя, так называемая уштецкая ветвь нашего рода.

— Сейчас я стану говорить как полицейский, — перебил гостя Олеярж. — Я обязан добавить, что господин рыцарь имеет все необходимые и надлежащим образом подписанные документы. Мы можем полностью ему доверять, его происхождение и титул подтверждены самой историей. Совершенно удивительно. Его род очень древний.

Я взглянул на Гмюнда. Вид у того был скучающий, как будто речь шла о ком-то постороннем. Это предисловие было ему не по вкусу, а уж тон Олеяржа — и подавно.

— Господин Гмюнд не является гражданином Чешской Республики, — продолжал Олеярж. Он опирался локтями о крышку стола; ладони его были сложены, точно в молитве. — Жаль, что вы не слышали… коллега. Он рассказывал о своем детстве, пришедшемся на времена протектората, и полном опасностей бегстве в Англию, на которое решились его родители в 1948 году. Я прав?

Гмюнд еле заметно кивнул.

— Несколько лет назад, вскоре после перемен… — Олеярж заерзал на стуле, — господин Гмюнд вернулся в Чехию. Он не претендует на родительское имущество, что представляется мне весьма похвальным. Все эти бесконечные суды наверняка опротивели бы ему и вынудили во второй раз — теперь уже окончательно — уехать из страны. — Судя по выражению лица Олеяржа, ему хотелось именно этого. — Было бы крайне неприятно, если бы он озлобился на нас.

Коротышка Прунслик, который вот уже несколько минут нетерпеливо качал ногами, сидя на стуле, и иногда даже пинал стол начальника, сунул в ухо палец, повозил им там и выразительно глянул на часы. Полковник заметил это и сбился. Помолчав, он неуверенно покосился на Гмюнда и продолжил:

— Терпение, господа. Рыцаря принял мэр нашего города и, насколько мне известно, остался очень доволен этой встречей. Видите ли, господин Гмюнд — своего рода меценат. Больше всего на свете он любит Прагу и в особенности — наш квартал. Он выразил готовность помочь. Его волнует судьба старинных храмов Нового Города и руины Каролинских построек, он хотел бы поспособствовать их реставрации. Господин Гмюнд сотрудничает с городским архитектурным управлением и со службой по охране памятников. Везде — или же почти везде — к его предложениям относятся как к манне небесной. Мэрия попросила нас предоставить господину Гмюнду, который намеревается с практическими целями осмотреть некоторые храмы, сопровождение, как того требует статья соответствующего закона. Начальство объектов его, возможно, и пропустило бы, но отнюдь не во все уголки, а это господина Гмюнда не устраивает; туда же, где находятся исторические ценности, ему вообще запретили бы входить. Вот к нам и обратились за помощью.

Он бросил вопросительный взгляд на Гмюнда, и тот, поняв, о чем пойдет речь, кивком дал разрешение говорить.

— Вообще-то не всюду все складывается так же гладко, как у нас в управлении или в мэрии. Церковное начальство недолюбливает господина Гмюнда, у них даже вышел неприятный спор из-за одной церкви… погодите-ка, это была та, слупская? Храм Девы Марии? Впрочем, я в этом мало что смыслю, но раз вы говорите, значит, так оно и есть. Короче, рыцарь готов был оплатить необходимый ремонт, однако же с условием, что храм освятят заново и сделают католическим. Но с ним даже не захотели разговаривать.