Мария Барышева - Мясник

— Всяко бывает.

— Когда я вернулась, моя сумка была сдвинута, по-другому стояла — я вначале думала, показалось.

— И что? Это не аргумент. В конце концов, он мог просто к окну подойти, твою сумку зацепить и уронить. Поднял и поставил. Зачем ему твой аккумулятор? Толкнуть хотел, что ли?

— Не знаю. Только это единственный раз был, когда я за сумкой не смотрела! — Вита вздохнула и зло швырнула шокер на диван. — Черт, ну почему я, дура, его не проверила перед выходом?!

— А я всегда говорил, что женщина и оружие несовместимы. Ну, разве что кухонный нож или мясорубка… — скептически заметил Евгений. — Ты бы ложилась лучше спать. А изысканиями будешь утром заниматься — утром разберемся, Витек. У меня полно дел, а ты отоспись. Снотворного дать? Чай не каждый день такие аттракционы?

— Нет, пока не лягу, — Вита покачала головой и, поморщившись, дотронулась до забинтованной шеи. Евгений нахмурился, снова посмотрел на часы, потом на журнальный столик, где лежал телефон. — Что-то у меня от переживаний аппетит разыгрался — пойду покопаюсь в холодильнике.

— Может, хоть успокоительного выпьешь?

— Коньяка вполне достаточно, — сказала она, потом горько и как-то беспомощно скривила губы. — Кроме того, похоже, я начинаю привыкать к чудовищам.

— Ну, иди, поешь, — отозвался Евгений слегка рассеянно — глядя мимо нее, он, сдвинув брови, сосредоточенно думал о чем-то другом. Вита кивнула и ушла на кухню. Неожиданная отрешенная холодность Евгения вначале покоробила ее, но она тут же подумала, что приятель, похоже, уже просчитывает какие-то ходы, кроме того, Вита чувствовала, что он зол, как никогда, — состояние для него совершенно несвойственное.

Неожиданно проснувшийся волчий аппетит изумил Виту — ей казалось, что после недавних событий, в особенности после лицезрения простреленной головы Аристарха, притронуться к еде она сможет нескоро. Но вопреки этому она опустошила холодильник почти на треть, съев столько, сколько ей обычно хватало на несколько дней. Не остановила даже боль в горле. Еда проваливалась в желудок, как в бездонный колодец, не оставляя никакого ощущения сытости.

Выскребая очередную кастрюльку, Вита услышала за спиной шаги, обернулась и недоуменно посмотрела на Евгения, застегивающего куртку.

— Ты куда собрался?

— Дверцу-то прикрой, — заметил Евгений, кивнув на холодильник, и серебряное колечко весело блеснуло в его ухе. — Надеюсь, ты оставишь мне на завтрак хотя бы снег? В общем так, Витек, я ухожу…

— Куда?

— Я ухожу, — повторил он с нажимом. — Когда вернусь — не знаю, не раньше утра. Минут через двадцать откроешь дверь Максу.

— Ларка опять выгнала своих кобелей? — спросила Вита, наливая коньяк в рюмку.

— Нет. Он тебя осмотрит.

— У меня с почками все в порядке.

— По-твоему, он кроме, как в почках, ни в чем не разбирается?

— Его-то зачем сюда впутывать? Он же как на мою шею посмотрит, сразу все поймет.

— Он уже понял. Слушайся его и делай все, что он скажет. Не волнуйся, сегодня он будет себя очень хорошо вести. Не пей много — он наверняка тебе что-то вколет.

Едва дверь за Евгением закрылась, равнодушие сползло с лица Виты. Она встала, плотнее запахнув халат, и пошла в гостиную. Валявшаяся на полу одежда исчезла, только шокер остался лежать на диване. Она схватила его и снова заглянула внутрь, будто за это время аккумулятор неким чудесным образом вернулся на место. Но этого, конечно же, не произошло. Если его действительно вытащил Фомин, то зачем? И кто застрелил Кужавского?

Вот и еще один удар по ее личному миру — неожиданный, как всегда. Но мир все еще держится. Сколько он еще продержится? И сколько будет ударов?

Она вышла на балкон и, отмахиваясь от снега, посмотрела вниз. На первом этаже ярко горели чьи-то окна, и Вита без труда увидела выходящего из подъезда Евгения, и тотчас тот, словно почувствовав ее взгляд, поднял голову и погрозил ей кулаком. Вита махнула рукой и вернулась в комнату. Она сорвала с головы полотенце и швырнула его на диван, потом начала быстро ходить по гостиной, лавируя между креслами и журнальными столиками и путаясь в длинных полах халата. Ее мокрые пепельные волосы сейчас казались почти черными, а кожа — неестественно бледной, в тон повязке на шее. Наташа бы сейчас ни за что не узнала в ней «очаровательного избалованного ребенка», как она определила для себя Виту при их встрече. Лицо «Витязя» потеряло мягкость, в нем появилось что-то резкое, затравленное, зелено-голубые глаза сузились и потемнели, утратив все оттенки синего, губы сжались в тонкую злую полоску, и сейчас Вита казалась даже на несколько лет старше, чем была.

В очередной раз проходя мимо одного из журнальных столиков, она схватила лежащий на нем телефон и по памяти быстро набрала номер Чистовой. Вслушиваясь в длинные гудки, Вита подошла к окну, зло глядя на раскачивающиеся старые тополя. Трубку на том конце не снимали очень долго, но Вита упорно ждала, в уме старательно выстраивая то, что она собиралась сказать Наташе, в четкие слаженные фразы, чтобы довести до клиентки суть происходящего, а не собственные эмоции. Но когда в трубке наконец-то раздался знакомый сонный голос, Вита, сказав «Привет», неожиданно замолчала, не в силах больше произнести ни слова. Только сейчас, слушая испуганный голос Наташи, как-то механически повторяющий: «Вита! Что случилось?! Вита, что случилось?! Это ведь ты, Вита?! Что случилось?!» — она поняла, что не сможет рассказать Наташе о том, что случилось. Если сама она, даже после недавних событий, продолжает балансировать на тонкой линии между неверием и абсолютной верой, то Наташа-то давным-давно эту границу перешла, принимая все это, как реальность, замыкающуюся непосредственно на ней. Нетрудно догадаться, что она подумает, узнав о Кужавском, и на что может решиться. Сейчас Чистова совершенно одна. А теперь, после их разговора, останется в еще большем одиночестве.

— Ничего ужасного не случилось, — наконец ровно ответила Вита и прижалась лбом к холодному запотевшему стеклу, — просто хотела убедиться, что у тебя нет никаких неприятностей. А еще хотела кое-что сообщить.

— О Славе? — с надеждой спросила Наташе, и Вита покачала головой, словно Чистова могла ее видеть, потом повернулась и пошла в спальню.

— Нет, Наташ, не о Славе…

Именно, что о Славе — твой Слава в Волжанске, у Баскакова Виктора Валентиновича по прозвищу «Чернокнижник», которому принадлежит весь город, который рассылает людям странные письма, сводящие их с ума, который связан с моим непосредственным начальником, и, если считать все это правдой, а не бредом свихнушейся редакторши с местного телевидения, а заодно переместить в эту реальность и твои способности, то, узнав обо мне, Баскаков…