Андрей Звонков - Закон сохранения

Дело это постепенно забывалось, только девочки все продолжали искать щенка и расклеивать объявления.

Месяца через три Александр Сергеевич Максаков подъехал к храму Явления Богородицы, где служил отец Владимир. Тот уже знал о беде, постигшей Кабанова. И каждую службу поминал во здравие "раба Божия Виталия".

Закончив службу, Владимир Матвеевич разоблачился и пригласил полковника для беседы в дом. Усадил за стол. Стал угощать. Максаков, не желая обидеть, принял угощение. Но Свешников, почувствовав нетерпение полковника, первым отодвинул приборы.

— Рассказывайте, Александр Сергеевич. С чем пожаловали?

Максаков порылся в кармане, извлек несколько фотографий.

— Вы знаете, что нашего доктора осенью сильно избили?

— Знаю.

— Знаете за что?

— Неужели было за что-то? — удивился отец Владимир.

— Причина есть всему. Он отказался позвонить мне и замолвить словечко за одну женщину… — И Максаков рассказал всю историю с пищеблоком и чистосердечным признанием кореньщицы Сафроновой, с визитом к Кабанову ее сынка.

— А при чем здесь нападение на доктора? — спросил священник.

— У меня есть веские, но, к сожалению, бездоказательные подозрения, что напавших на Кабанова бандитов нанял сын этой кореньщицы. Как бы в отместку за унижение и суд над матерью. Ее ведь судили, дали год условно.

— За что?

— Взяли с поличным на выходе с работы. Если б не написала чистосердечное признание, могли бы припаять не условно. В общем, суд учел раскаянье… но я не с этим к вам приехал. — Отец Владимир молча изобразил внимание. — Вы помните ту исповедь нашего доктора?

— Конечно, помню.

— И как он винил себя в несчастьях своих обидчиков?

— Разумеется…

— Так вот, он и теперь просил меня ничего не делать этим подонкам и даже не искать их.

— Я понимаю.

— А вот я не понимаю, — Максаков извлек две фотографии, — Мы ведь нашли обоих, и арестовали. — Отец Владимир нахмурился, — Нет, не за нападение на Кабанова, их взяли на грабеже с поличным. — Свешников опять весь внимание, — так вот, что странно: один умирает на допросе от сердечного приступа, а второй — в камере. Причина не известна, но, скорее всего, сокамерники прибили.

— Что ж вас удивляет? Для этого сорта людей финал закономерный. При чем тут Кабанов?

Максаков сделал паузу.

— А при том, Владимир Матвеевич, что сынок Сафроновой улетел на Канары. И оттуда не вернулся. В смысле, живым. Он, оказывается, был дайвером, нырял с аквалангом. Опытным был аквалангистом. Так вот у него заклинило клапан, и он утонул. Выходит что-то странное, прав наш доктор? Не на том свете, а на этом платить?

Свешников перекрестился и пробормотал: "упокой душу раба Твоего, Господи…". — Так вот я не просто готов поверить Кабанову, я уже верю.

— Ну и хорошо. А что ж тревожит? За все воздастся… и за доброе, и за злое. может не с такой математической точностью, но все вполне в порядке вещей. А вы Виталию Васильевичу не рассказывали об этом?

— Нет. Ему и без того проблем хватает. Опять закомплексует, не дай Бог.

— Думаю, и не стоит. — Свешников пристально посмотрел на полковника, тот очень не похож был на себя, уверенного, деловитого, слегка бесшабашного, — Но ведь вы ко мне не за этим приехали, Александр Сергеевич?

Максаков мучительно выдавил:

— Исповедуйте меня, отец Владимир, ибо я грешен, и мне больше не к кому обратиться…

СЛОВО И ДЕЛО

Постовая сестра положила трубку на стол, рядом с аппаратом и помчалась по коридору, заглядывая через окна внутрь палат. Наконец, в одной она увидела реаниматолога Преображенского с палатной сестрой. Доктор осматривал своего больного. Сестра придерживала его на боку, пока Преображенский выслушивал, как там в легких? Спустя пару минут, он разогнулся и увидел делавшую весьма характерные знаки за окном постовую сестричку. Он повесил фонендоскоп на шею, бросил палатной сестре:

— Посмотри пока давление, я сейчас вернусь. — А в коридоре он тут же обнял постовую. — Любашка, ты просишь позвонить тебе вечером?

— Да ну вас, Борис Викторович! — отозвалась постовая, — С чего это? Вас к телефону!

— Да? А Кто? — машинально спросил Преображенский, отпустил покрасневшую сестричку и повернулся в сторону поста.

— Мужчина какой-то. — Язвительно сказала Любашка, и показала в спину доктору язык.

Преображенский взял трубку.

— Алле.

— Борис? — голос на том конце был знаком.

— Да. Виталий Васильевич? — узнал, но зачем-то уточнил он.

— Да, я это, — отозвался Кабанов. Голос у него был глух. — Борис Викторович, ты мне нужен. Во сколько освободишься?

— В четыре, — ответил Преображенский, — А что случилось, Виталий Васильевич?

Кабанов не ответил. Реаниматолог ждал. Пауза затягивалась. Наконец Доктор Наф-Наф, а ныне начмед медленно проговорил:

— Борис, мне нужна твоя помощь.

— Все, что угодно, Виталий Васильевич, объясните толком.

— Долго, да и ни к чему. Приезжай ко мне после работы, и захвати с собой все, что нужно для эпидуральной катетеризации.

— На дому? — Преображенский опешил.

— Не задавай ненужных вопросов, Боря. Сделаешь?

— Не вопрос. А когда? И куда?

— В четыре заканчиваешь, в полшестого у меня. Пиши адрес. — Преображенский, выдернул из стаканчика на посту кусочек бумаги для записок, быстро начеркал адрес.

— Записал. Буду. — Он положил трубку. В недоумении сел на стул. Зачем Наф-Нафу понадобилась спинномозговая анестезия?

Много лет уже прошло. Был Преображенский интерном-салагой. Пестовал его молодой тогда еще пухло-розовый Наф-Наф, учил, тренировал. Через год пустил в свободное плаванье, а еще через пару вдруг перевелся в кардиологию. Боре тогда невдомек было, с чего бы вдруг? Но дел было не в проворот, семья работа, ординатура… Ну, перевелся — и ладно. А потом Кабанов становится начмедом и еще больше отдаляется от реанимации. Виделись все реже, иногда в коридоре встречались, или он приходил в составе свиты главного, и тогда обменивались рукопожатиями и малозначащими вопрос-ответами: Как жизнь? Нормально. Годы летят, дети растут… Годы и в самом деле пролетели изрядно. Когда Боря закончил интернатуру, у Кабанова родилась вторая дочь и они тогда хорошо сидели после работы. Отмечали рождение. Но это все лирика. А вот зачем он сейчас Наф-Нафу понадобился? Странный звонок.

Возвращаясь в палату, он опять поймал пробегавшую мимо постовую за талию, обнял. Любашка дробно стучала каблучками по кафелю и, выворачиваясь, кряхтела:

— Ну, Борис Викторович! Отпустите! Меня больной хочет…