Клод Сеньоль - Матагот

— Еще бы, — уверенно ответил я, — черный кот, крупный, и ничего более!

— Но!.. Но!.. — едва не задохнулась Жанна.

Она не могла произнести ни слова, и я испугался, что женщину хватит удар.

Но здоровья Жанне было не занимать — ее организм справился с волнением. Она захотела увидеть останки кота. Мы отправились к навозной куче, где образовалась ямка от прогоревшей соломы и деревянного ящика с обугленными костями.

Жанна с видимым страхом наклонилась, не подходя слишком близко.

— Вот как! — повторяла она, держась обеими руками за грудь. — Значит, он!.. Значит, у Кордасье был он!..

Я потребовал от Жанны объяснений.

Обернувшись ко мне и потрясая кулаками, она едким голосом, словно обращалась к невежде, которому нельзя вбить в голову ничего полезного, бросила:

— Этот кот мог быть только Матаготом… котом-колдуном… Тот самый «дух» Кордасье… источник его денежек. Вот почему Кордасье не хотел здесь собаки, которая вынюхала бы местонахождение кота!.. Мне следовало давно догадаться об этом! Зловредный майский кот… Зверь с семью запасными жизнями и семью временными смертями… Даже мертвый Матагот не совсем мертв. Тот, кто имеет Матагота, может спокойно умереть, зная, что Матагот продолжает ему служить верой и правдой. Задачей этого кота было привлечь внимание к себе, чтобы передать вам револьвер для исполнения определенного дела… Вы клюнули на наживку, взяв оружие и не подумав о последствиях, когда страх обуял вас… — Изложив свои соображения, Жанна понемногу успокоилась к, сохраняя поучительный тон, признала: — В конце концов, вам повезло, что именно кабану захотелось прийти сюда. Вы всадили в него все пули Кордасье, предназначенные другому. В противном случае вы стали бы невольным убийцей человека… К счастью, теперь предупреждение получено, а в этом проклятом оружии больше не осталось пуль, не то!..

Я вдруг осознал правоту Жанны. Приди сюда ночью человек, а не ка-бан> я без малейшего колебания выстрелил бы в него с той же быстротой.

Благодаря Богу и Жанне я, получив предупреждение, уже не рискую превратиться в преступника по воле изворотливого Кордасье, дергающего за ниточки из потустороннего мира.

И все же он добился своего!

XIV

Явный и необычный интерес Ворбека к кабаньей шкуре больше поразил Жанну, чем меня. Ей в этом желании чудились какие-то смутные замыслы, и она хотела выяснить подоплеку дела — обычно мясник не выпрашивал и не хранил шкуры забитых им животных.

Поэтому в тот же вечер на ферме Энво, чей дом был самым просторным и, следует признать, самым гостеприимным, состоялись вторые поминки из трех положенных. Это был местный обычай — умершему как бы говорили, что его не сразу забыли. Жанна Леу постаралась перевести разговор на шкуры.

Все внимательно слушали Жанну, и она вовсю заработала языком, вспоминая одно за другим всяческие связанные со шкурами происшествия. А их в ее памяти хранилось немало. Она рассказала о шкуре силы, которую напяливают для выполнения тяжелых или даже невыполнимых работ; о шкуре, наделяющей вас легкостью воздуха и скоростью ветра; о шкуре богатства, которая каждое утро приносит урожай тяжелых звонких экю. Потом упомянула о проклятых шкурах, дающих владельцу хитрость сатаны… Жанна как бы намекала присутствующему Ворбеку, что ее не обмануть по поводу замыслов, связанных с кабаньей шкурой из Ардьер.

Но мясник отмалчивался, словно это его не касалось.

Короче, Жанна говорила и держала слушателей в напряжении до тех пор, пока…

Мне не хотелось идти на эти поминки с разговорами, а потому о разыгравшейся драме я узнал на следующий день от вконец расстроенного Говия.

Жанна уже почти исчерпала запас жутких историй, и многие откровенно зевали или посапывали во сне, как вдруг в дверь заколотили и принялись трясти ручку засова.

Звуки были такими громкими и внезапными, что проснулась малышка Дениз Энво, прикорнувшая на руках матери, которая собиралась отнести дочку в постель. Девочка проснулась, икнула и залилась ревом, будто ее отшлепали по голому заду.

Дверь поспешно открыли — гость был перепуган и неловок, лупил в дверь, но не мог отодвинуть засов.

Наконец на пороге показался Бретеш, ученик булочника. Его едва узнали — испуганное лицо, растрепанные волосы и одежда.

Бретеш вошел покачиваясь и шумно дыша, он дрожал всем телом, словно насмерть напуганный чем-то.

Его усадили, пока он не рухнул на пол и не потерял сознания. Ученик булочника без сопротивления позволил обращаться с собой как с ребенком, хотя обладал достаточной силой, ибо переворачивал пятьдесят фунтов теста с той же легкостью, что и блин.

Бретеш явно был свидетелем чего-то ужасного, но что он видел?

Наконец, получив несколько пощечин от тех, кто хотел побыстрее развязать ему язык, Бретеш обрел дар речи и затараторил.

Он сообщил, что, замесив тесто, решил отправиться спать к своей бабушке, живущей на противоположном конце деревни. Бретеш собирался сократить путь, двинувшись через кладбище, но, подойдя к ограде, услышал из-за нее стоны… Испугавшись, но все же исполненный любопытства, он спрятался за соснами. Долго прислушивался, пытаясь разобрать слова и думая, что какая-то храбрая вдова пришла излить при лунном свете свою печаль на земляном покрове покойного супруга…

Собравшиеся вокруг Бретеша люди решили, что он слишком долго распространяется о причинах своего испуга, а потому Жанна Леу, уже давно с подозрением посматривавшая из-под полуприкрытых век на ученика булочника, подошла к нему, с силой хлопнула по плечу и потребовала:

— Ну, малыш, скажешь ли наконец, что видел?

— Ладно, ладно! — Бретеш смущенно опустил глаза, чтобы не встречаться с инквизиторским взглядом Жанны Леу, буквально ввинчивавшимся в него. — И что же я вижу! Из-за стены медленно поднимается голова, звериная голова с огромными ушами… Но это не было животное, потому что я увидел руки… и волосатую спину, как у волка-оборотня… Чудовище вскарабкалось на стену и спрыгнуло наружу. Застыв на месте на задних лапах, оно принялось постанывать, глядя перед собой. Мне едва достало сил броситься прочь… Надо что-то делать. Оно может прийти… Оно идет…

Одна из женщин всхлипнула от страха, и Жанна успокоила ее сильнейшей оплеухой.

Жалобы Бретеша становились все подозрительней, и люди, не зная, верить ему или не верить, уставились на Жанну, как бы спрашивая совета, пугаться или смеяться. И вдруг расхохотались, словно сбрасывая напряжение.

Только деревенский дурачок Мюрлен-идиот, бродивший повсюду и передразнивавший всех, отчаянно клацал зубами, ибо после слова «оборотень» его и без того темный разум потонул в волнах безысходного ужаса — перед глазами Мюрлена мелькали раздутые ноздри и острые клыки.