Клод Сеньоль - Матагот

Пока я таращился на столяра в немом потрясении, он искал, что Кордасье мог бы поместить туда, чтобы доставить мне удовольствие. И наконец воскликнул:

— Да! да!.. Кажется, понял. Чтобы сунуть в него некоего… живого кота…

При последних словах Альбареда я буквально подскочил, словно незримый, но реально существующий кот оцарапал мне лицо.

А столяр вновь погрузился в привычное молчание, застыл на обочине дороги, как не на месте поставленная статуя. Он, казалось, сам удивлялся тому, что с такой живостью поведал мне банальную историю про ящик с дырками…

Я тут же расстался с Альбаредом.

Теперь надо было рыть, и я знал где.

X

Подгоняемый нетерпением, то бегом, то скорым шагом, я, совершенно обессилев, ворвался в Ардьер.

Наконец-то узнаю хоть об одной причине ночных шумов.

Конечно, мне следовало постараться забыть о мрачных и необъяснимых событиях, больше не думать о них, как я забыл о разлагающейся собаке в ее водяной могиле, но, повторяю, оккультные шестеренки этой истории постоянно приводили в движение новые колесики, против моей воли увлекавшие меня дальше.

Любопытство взяло верх над усталостью, я схватил кирку и направился к навозной куче. Теперь я знал: ящик Альбареда спрятан там.

Смесь соломы и сухого навоза, по форме напоминавшая обширный квадрат, лежала в углу двора, словно толстый, проеденный молью ковер, расстеленный в ожидании, когда его примутся выколачивать, чтобы изгнать паразитов и пыль.

Иссеченная поверхность этого своеобразного ковра не имела никаких следов предыдущих раскопок. Будто Кордасье чудом удалось приподнять его и сдвинуть, чтобы вырыть яму, уложить туда ящик и вернуть навоз на место, не оставив следов своего труда, — тайна, которую никому не узнать.

Меня не терзали угрызения совести, и я с силой работал киркой. Она глубоко вонзалась в навоз, но не могла вырвать ни одного крупного комка, как мне хотелось. Казалось, я бью по огромной губке.

Наконец мои труды увенчались успехом. Острие кирки вскрыло в навозе углубление, из которого донеслась привычная сладковатая вонь.

Вскоре я различил верх ящика с отверстиями, как его описывал Альбаред. Они были закупорены навозом и показались мне излишними!

Я извлек ящик. Метр в длину, шестьдесят сантиметров в ширину, сорок — в высоту.

Я приподнял его и встряхнул. Внутри что-то перекатывалось, как ядро ореха в скорлупе.

Я бросил ящик на землю и взломал крышку.

И тут же отпрыгнул назад, не сразу сообразив, что увидел: на дне лежал ужасный тощий черный кот с вытянутыми лапами и агрессивно выпущенными когтями, готовыми вцепиться в любого, — выгнутая спина, взъерошенная шерсть на загривке, ощерившаяся острыми клыками морда, готовые укусить челюсти…

Злобный кот, который, к счастью — я успел разглядеть это, — был уже безопасен, мертв, его дьявольские сернистые глаза угасли, язык вывалился, а тело окоченело.

Открытие потрясло меня, ибо сомнений не осталось: прошлой ночью мяуканье исходило именно из этого ящика. А кот явно издох уже давно, судя по заметному трупному запаху.

Как он мог мяукать? Каким он попал в ящик, мертвым или живым?

Я не стал задаваться долгими вопросами, ибо уже знал, что в Ардьер могло произойти что угодно…

Этот ужасный, колдовской черный кот, жертва звериного апокалипсиса, так подействовал на меня, что я решил немедленно уничтожить его труп, пока он не воскрес от свежего воздуха или от какого-нибудь замедленного чародейства, предусмотренного на такой случай.

Я быстро сходил за бидоном с керосином и облил ящик. Пламя уничтожит этого зверя, который даже мертвым распространял ощутимые злокозненные флюиды.

Облив животное с одной стороны, я перевернул кота киркой, чтобы вылить остатки керосина на другой его бок.

Разъяренный дохлый кот вдруг оказался на четырех окоченевших лапах. Мне показалось, что я спровоцировал его — он как бы готовился к прыжку. Но я перевел взгляд в глубину ящика и заметил огромный револьвер с барабаном, мерцавший жирной смазкой, тщательно наложенной тонким слоем.

Оружие! Именно силы оружия мне не хватало в Ардьер. Тот, кто спрятал револьвер, не мог не питать тайных намерений.

Я не колебался. Чиркнув спичкой, я произвел быстрый адский обмен — схватил револьвер и предал очистительному огню его сдохшего хранителя.

XI

В тот же вечер, уже в сумерки, воняющий труп Кордасье, упакованный в хлипкие доски Вечности, был отнесен на кладбище и опущен в столь глубокую могилу, что едва-едва хватило веревок.

Гроб из поспешно и плохо обструганных досок был еще припудрен опилками, которые показались мне из-за вони тухлыми яйцами, превращающимися в личинки навозных мух.

На кладбище присутствовали вдова и несколько ретивых поклонников Бога, старых женщин, равнодушных к Кордасье, но желающих заработать частичку рая, выступая в роли адвокатов защиты в деле приспешника Дьявола.

Арендуя Ардьер, я как бы стал временным родственником покойного, которому надлежало присутствовать на кладбище, но я и в самом деле сострадал ужасной кончине хозяина Ардьер. Если сказать откровенно, мне Кордасье никакого особого вреда не причинил. Впрочем, я еще не знал, что револьвер был частью наследства, которое он мне оставил, чтобы я воспользовался этим оружием в полном согласии с его планами.

Если бы я знал!..

Жанна Леу не пропускала ни единого события жизни местного общества и держалась рядом с женщинами, одним глазом косясь на могилу, которую Говий, деревенский мастер на все руки, быстро закапывал, бросая в яму землю, перемешанную с густыми сумерками; другой глаз Жанны был направлен на крупного парня, мявшего в пальцах каскетку-ушанку. Женщина словно грызла его — губы ее дергались от нервного тика, будто у нее на кончике языка вертелись слова, которые она хотела бы произнести.

Наконец Жанна повернула голову в мою сторону и по напряженности взгляда, бросаемого ею то на меня, то на парня — хотя тело Жанны из уважения к мертвецу застыло в полной неподвижности, — я понял, что это и есть Брюлемай.

Я переключил свое внимание на подозрительного соперника Кордасье. Его поведение мне сразу не понравилось, и я разделил подозрения Жанны Леу; этот человек любил вводить в заблуждение окружающих, его красное лицо пыталось изобразить печаль, он часто кивал головой, но сожаления во всем его виде не ощущалось. Он слишком усердствовал для человека, не имеющего родственных отношений с покойным. Несомненно, Брюлемай от радости хватил лишку.

Наконец Говий полностью засыпал могилу и принялся сооружать холмик под щедрыми брызгами святой воды — по злобному лицу кюре было видно, что он никогда не упускал случая прямо или косвенно насолить сатане.