Стивен Кинг - Игра Джеральда

— Мистер Милхерон? — резко вопрошает судья из какой-то другой Вселенной. — Мистер Милхерон, ответьте мне, что вы здесь делаете, и кто эта женщина?

Брендон Милхерон исчез; здесь только космический ковбой, жертва любви. Его огромные губы шевелятся, обнажая зубы — желтые, неприятные, очень острые и мощные зубы дикого животного. Она видит блеск золота, напоминающего горящие глаза волка в темной пещере. И медленно, очень медленно ночной кошмар оживает; ночной кошмар начинает медленно поднимать свои огромные, страшные, длинные оранжевые руки.

— Мистер Милхерон, я бы хотел, чтобы вы и ваша незваная гостья сели на скамью и немедленно!

Судебный пристав, подстегнутый громовыми нотками в голосе судьи, наконец-то приходил в себя. Стенографистка оглядывается. Джесси кажется, что Брендон берет ее за руку, намереваясь выполнить приказ судьи, но она не вполне уверена в этом, да это и неважно, потому что она не может пошевелиться, ей кажется, что она по пояс закована в мокрый цемент. Конечно, снова солнечное затмение — полнейшее, последнее солнечное затмение. Спустя все эти годы звезды снова зажглись днем. Они светили внутри нее.

Она сидит и наблюдает, как усмехающееся чудовище в оранжевом поднимает свои бесформенные руки, по-прежнему не сводя с нее своего затуманенного взгляда. Создание поднимает руки, пока ладони не застывают вверху приблизительно в футе от ушей. Мимика его весьма красноречива: Джесси почти видит столбики кровати, когда чудовище сперва поворачивает ладони с длинными пальцами… а потом раскачивает ими из стороны в сторону, как бы удерживаемыми наручниками, которые может видеть только женщина в откинутой назад вуали. Голос, вырвавшийся из усмехающегося рта создания, являет собой полную противоположность всей его фигуре: это высокий, визгливый голосок безумного ребенка.

— Я не думаю, что ты существуешь! — выкрикивает Раймонд Эндрю Джуберт детским, дрожащим голоском, разрезавшим, как острым лезвием, перегретую атмосферу зала заседания. — Просто ты сделана из лунного света!

А потом создание начинает смеяться. Оно раскачивает своими огромными руками вперед-назад на цепях, видимых только для двоих, и смеется… смеется… смеется.

39

Джесси потянулась к пачке с сигаретами, но рассыпала их по полу. Даже не пытаясь собрать их, она вновь повернулась к монитору:

«Я чувствовала, что схожу с ума, Руфь, — я действительно это чувствовала. Потом внутри меня раздался какой-то голос, Мне кажется, он принадлежал Сорванцу, которая прежде всего показала мне способ, позволивший мне освободиться от наручников, и которая заставила меня действовать, когда пыталась вмешаться Хозяюшка с ее мудрой, безусловной логикой. Да благослови тебя Бог, Сорванец.

„Неужели ты не отомстишь ему, Джесси? — спросила она и продолжила. — И не позволяй Брендону помешать тебе, пока ты не сделаешь все, что должна сделать“.

Брендон пытался помешать мне. Он положил обе руки мне на плечи и давил на меня, пытаясь удержать на месте, судья взывал со своего места, судебный пристав уже бежал ко мне, я знала, что у меня осталась последняя секунда, чтобы сделать что-нибудь стоящее и важное, что доказало бы мне, что ни одно солнечное затмение не длится вечность, поэтому я…»

Джесси подалась вперед и плюнула этому чудовищу в оранжевом прямо в лицо.

40

Джесси откинулась на стуле, закрыла глаза рукой и начала всхлипывать. Плакала она почти десять минут — громкие всхлипывания в совершенно пустом доме, — а потом она снова начала печатать, часто останавливаясь, чтобы вытереть текущие по лицу слезы.

«… поэтому я наклонилась вперед и плюнула ему в лицо, только это был не просто плевок; я ударила его этим плевком. Мне кажется, что он даже не заметил этого, да это было и неважно. Ведь не для него же я все это сделала.

Мне придется заплатить за подобную привилегию, и Брендон говорит, это будет, возможно, очень много, но сам Брендон ограничился только выговором, а это значит для меня гораздо больше, чем то, сколько мне нужно будет заплатить.

Мне кажется, что я действительно отправлю это письмо, Руфь, а следующие пару недель я проживу в ожидании твоего ответа. Я дурно поступала с тобой все эти годы, и, хотя это и не совсем моя вина — я только теперь поняла, как часто и как сильно нужна нам поддержка со стороны, даже если мы гордимся своей силой, самостоятельностью, — но все равно я хочу извиниться. И еще я хочу сказать тебе то, во что и сама начинаю верить: со мной все будет в порядке. Не сегодня, и не завтра, и не на следующей неделе, но скоро. Со мной будет так хорошо, как может быть только нам, простым смертным. Как хорошо знать об этом — хорошо знать, что выживание — это еще свобода выбора, и от этого иногда бывает просто отлично на душе. Иногда оно ощущается, как победа.

Я люблю тебя, милая Руфь. Ты и твои настырные замечания сыграли огромную роль в том, что я выжила в октябре, хотя ты и не знала об этом. Я очень люблю тебя. Твоя давняя подруга Джесси.

P. S. Напиши мне, пожалуйста. А еще лучше, позвони… хорошо? Д.»

Через десять минут отпечатанное на принтере и запечатанное в огромный конверт письмо лежало на столе в прихожей. Джесси узнала адрес Руфи у Кэрол Риттенхауз — один из последних ее адресов — и надписала его на конверте огромными, шатающимися буквами, это все, на что была способна ее левая рука. Рядом с ним Джесси оставила записку, тоже написанную от руки:

«Мэгги! Пожалуйста, отнеси это на почту. Если я спущусь вниз и попрошу тебя не делать этого, согласись, пожалуйста… а потом все равно отправь».

Она подошла к окну в гостиной и, прежде чем подняться наверх, постояла возле него, глядя на залив. Сумерки сгущались. Впервые за очень долгое время эта мысль не наполнила ее ужасом и страхом.

Потом Джесси повернулась и медленно стала подниматься на второй этаж.

Когда Мэган Лендис час спустя вернулась домой и увидела письмо на столике в прихожей, Джесси спала глубоким сном на двуспальной кровати в комнате для гостей… которую теперь она называла «своей» комнатой. Впервые за многие месяцы сон ее был спокоен, а уголки губ были изогнуты в загадочной кошачьей улыбке. Когда холодный февральский ветер начинал шуметь в соснах и завывать в печных трубах, она лишь глубже зарывалась под пуховые одеяла… но эта мудрая улыбка не покидала ее лица.

Ноябрь, 16-е, 1991 г.

Бангор, Мэн.

Примечания

1

День Труда — национальный праздник США, отмечаемый в первый понедельник сентября.