Питер Стауб - Пропавший мальчик, пропавшая девочка

– Такое не утаишь, – вздохнул Филип. – Жена замдиректора кончает с собой, сын ходит к психиатру. Во что это выльется? Как повлияет на мою карьеру? А главное, визиты к психиатру недешевы. Прости меня, старшенький, но я всего лишь скромный педагог в государственном учебном заведении, никак не миллионер.

– Филип, если Марку лечение пойдет во благо, а у тебя вдруг возникнут из-за этого материальные затруднения, я с радостью возьму на себя расходы.

– Да нет, в настоящий момент все не так уж безнадежно, – сказал Филип. – Но все равно за предложение спасибо.

– Ты на самом деле думаешь, что поступок Нэнси отразится на твоей работе?

– Так или иначе, но отразится. Пока незаметно, но как ты думаешь, каковы мои шансы перебраться в кабинет директора – теперь, а? Ведь мне оставалось совсем немного. А теперь – кто знает? Теперь придется ждать годы. А хочешь знать худшую часть всей этой истории?

– Конечно, – сказал Тим.

– Народ глядит на меня и думает: смотри, вот он, Андерхилл, у которого жена покончила с собой. И две трети, три четверти из них наверняка считают, что я имею к этому отношение. Что я виноват. Дьявол, мне и в голову не приходило, что когда-то я буду ненавидеть ее, но сейчас я так близок к этому! Сука! Мать ее!..

Тим решил ничего не отвечать и дать ему выговориться.

Филип остро глянул на брата:

– В местном обществе у меня определенное положение – своя конкретная позиция. Может, ты не знаешь, что сие означает. Может, тебе плевать на это. Но для меня это очень, очень важно. И когда я думаю, что эта глупая женщина от души постаралась и, что характерно, без всякой причины, а лишь из-за какого-то ее личного внутреннего разлада разрушить все, что я создавал в течение всей своей жизни, то – да-да-да, я очень, я чрезвычайно сержусь. У нее не было никакого права так поступать со мной.

Наконец-то Тиму Андерхиллу одно стало ясно, пока он наблюдал, как его брат жует кубик льда, выуженный со дна пустого стакана: Филип ему не поможет ничем.

– Какие у тебя планы? – спросил он.

– На вечер?

– На все.

– С шести до семи – последнее свидание, или церемония прощания, или как это называется, в помещении для гражданских панихид похоронного бюро «Тротт бразерс». Похороны завтра в час дня на Саннисайде.

Саннисайд, обширное кладбище в городском районе Дальний Запад, все еще разделялось на секторы: протестантский, католический и еврейский. Афро-американцев на Саннисайде не хоронили. Когда едешь мимо по автостраде, видишь, как миля за милей тянется зеленая равнина и длинные ряды надгробных камней.

– Филип, – сказал Тим – Я даже не знаю, как умерла Нэнси. Если это не слишком больно для тебя, не мог бы рассказать?

– О господи… Лучше б ты и не знал. Слава богу, достоянием гласности это не стало. Мда-а… Что ж, тебе я могу сказать, как она это сделала Ты заслужил, да? Такой путь проделал, от самого Нью-Йорка Хочешь знать, что делает та, которая намеревается убить себя и желает быть уверенной, что на пути у нее не встанут никакие «если», «и», «но»? Чтобы без ошибки попасть не в бровь, а в глаз? Так вот, она убивает себя тремя различными способами. Одновременно. – Филип попытался усмехнуться, но получилась отвратительная гримаса. – Как-то пару лет назад я купил баночку таблеток снотворного и забыл про нее. В то утро, вскоре после моего ухода на работу, Нэнси проглотила их почти все – штук: двадцать. Затем наполнила ванну горячей водой. Забралась в нее и вскрыла ножом вены на обоих запястьях. Причем сделала продольные разрезы, а не дилетантские поперечные, которые делают, чтобы пустить пыль в глаза Нэнси была настроена серьезно.

Нотки бубнящего наверху баса просачивались сквозь потолок и трепетали в воздухе, как бабочки.

Из-за окна неслась песня цикад, но на Сьюпериор-стрит цикад никогда не бывало. Что-то другое, подумал Тим, – что же это?

Наверху хлопнула дверь. К верхней ступени лестницы приблизились шаги двух пар ног.

– Явление первое: сын и законный наследник в сопровождении своего закадычного друга.

Тим посмотрел в сторону лестницы и увидел спускающуюся пару ног в мешковатых голубых джинсах, а следом – ее точную копию. По поручню легко скользила рука, следом за ней – другая. Широкие желтые рукава, за ними – рукава широкие темно-синие. И вот в поле зрения появилось лицо Марка Андерхилла – брови, скулы и решительный рот, прямо над ним выплыло круглое лицо Джимбо Монэгена, на котором отражалась борьба за нейтралитет.

Марк не поднимал глаз до тех пор, пока не добрался до конца лестницы и не сделал пару шагов вперед, – лишь тогда он встретился взглядом с Тимом. В глазах его Тим увидел сложную смесь любопытства, гнева и скрытности. Мальчик что-то утаил от отца и решил не открывать этого и впредь. Тим подумал, что будет, если ему удастся разговорить Марка с глазу на глаз.

Никакого коварства не было в облике Джимбо – он уставился на Тима в тот же момент, как лицо его стало видимым.

– Гляньте, дети, у нас гости – дядя Тим, – насмешливо проблеял Филип. – Тим, с Марком ты знаком, а это его старинный друг Джимбо Монэген.

Словно возвращенные на детский уровень, мальчишки заскользили вперед и пробормотали приветствия. Тим ругнул про себя брата – ребята почувствовали, что их обидели и посмеялись, и Марк теперь еще больше замкнется в себе.

«Мальчику известно о самоубийстве больше, чем Филипу», – подумал Тим.

Марк вновь взглянул на дядю, и Тиму показалось, будто какое-то скрытое знание плеснуло в его глазах, но затем вновь ушло вглубь.

– Ты уже видел парня, Тим? – спросил его Филип.

– Да, – ответил Тим – Марк, я видел вас из окна номера «Форцгеймера» сегодня утром. Вы с другом шли к месту съемок на Джефферсон-стрит. Вы там долго были?

В ответ – испуганный и настороженный взгляд Марка. Джимбо открыл и закрыл рот.

– Да нет, сразу ушли, – сказал Марк. – Они снимали один и тот же дубль. А окно вашего номера выходит туда?

– Конечно, потому я вас и увидел.

– А вы что, уходите? – спросил Филип.

Марк кивнул, сглотнул и качнулся на пятках, не отрывая взгляда от своих поношенных кроссовок:

– Мы скоро.

– А куда, интересно, вы собрались? – спросил Филип. – Через час нам надо быть в «Тротт бразерс».

– Да-да, не волнуйся. – Взгляд Марка скользнул от отца к входной двери и обратно. – Мы погулять.

Его едва не трясет от волнения, заметил Тим. Мальчик был напряжен и всеми силами пытался это скрыть. Тело Марка будто рвалось вести себя так же, как на Джефферсон-стрит: оно хотело размахивать руками и подпрыгивать. Перед отцом эти нелепые жесты необходимо было ужать в самые минимальные формы. Энергия страдания действует как наркотик. Тиму приходилось видеть мужчин, рисковавших жизнью под ее воздействием, словно они надышались стимуляторов. Марку мучительно хотелось выйти из дома, а Джимбо вскоре предстояло выдержать его усиленный нажим. Тим надеялся, что Джимбо удастся устоять, и он чувствовал: что бы ни задумал Марк, это наверняка безумие.